Элегия Хиллбилли - Джей Ди Вэнс

Гейл, то ли огорчившись за меня, то ли просто решив сделать приятное, предложила съездить в местный зоомагазин, где на продажу выставили щенков немецкой овчарки. Я ужасно захотел себе щенка, и подаренных денег хватило бы на покупку. Однако Гейл напомнила, что с собаками очень много возни и что в моей семье (читайте: у моей матери) водится дурная привычка заводить питомцев, а потом выкидывать их на улицу. Я остался глух к увещеваниям – «Да, конечно, Гейл, но они ведь такие милые», – и ей пришлось надавить авторитетом: «Прости, милый, все-таки собаку мы тебе купить не можем». Когда мы вернулись домой, я был совершенно удручен, причем из-за собаки расстроился гораздо сильнее, чем из-за разлуки с очередным отцом.

Меня огорчала не столько пропажа Боба, сколько та путаница, которую вызвал его уход. Сам он был лишь очередной тенью в длинной веренице наших «отцов». После него пришел Стив, тихий молчаливый парень. Я молился, чтобы мать вышла за него замуж: он был славным и неплохо зарабатывал. Но она его бросила и сошлась с Чипом, местным полицейским. Чип по натуре оказался типичным хиллбилли: обожал дешевое пиво, музыку кантри и рыбалку. Мы неплохо ладили… Увы, вскоре и он нас покинул.

Хуже всего то, что развод с Бобом еще больше запутал нас с фамилиями. Линдси унаследовала фамилию родного отца, Льюис; мать всякий раз брала имя очередного мужа; Мамо и Пайо были Вэнсами, а братья Мамо – Блантонами. Моя же фамилия теперь не имела никакого отношения к близким мне людям, и после ухода Боба приходилось неловко объяснять, почему меня зовут Джей Ди Хамел. «Да, Хамел – так зовут моего отца. Вы его не знаете. Я и сам уже целую вечность его не видал. Понятия не имею, где он».

В детстве больше всего я ненавидел именно эту нескончаемую череду «отцов». К маминой чести надо сказать, что она избегала скорых на расправу грубиянов и никто из мужчин, которых она приводила в дом, не поднимал на нас руки. Я ненавидел сами перемены. Терпеть не мог, что эти парни исчезают из моей жизни, стоит только к ним привязаться. Линдси в силу своих лет и природной мудрости воспринимала каждого нового «отца» со здоровой долей скепсиса. Она знала, что каждый из них рано или поздно уйдет. После исчезновения Боба этот урок усвоил и я.

Приглашая мужчин в нашу жизнь, мать руководствовалась благородными мотивами. Она часто спрашивала у нас, «хорошим ли отцом» стал Чип, или Боб, или Стив. Она говорила: «Он будет брать тебя на рыбалку, здорово же?» или «В твои годы очень важно иметь перед глазами пример достойного мужчины». Когда я слышал, как она кричит на очередного мужа, или рыдает на полу в результате сокрушительной ссоры, или мается после развода, я испытывал страшное чувство вины, что все это – из-за меня. В конце концов, на роль отца вполне годился и наш Пайо. После каждого разрыва я обещал матери, что все будет хорошо, что мы справимся и что (повторяя слова Мамо) нам вовсе «не нужны эти чертовы мужланы». Ясно, что мать была не столь уж самоотверженна, она (как и все мы) просто искала любви и тепла. Но при этом она заботилась и о нас.

Однако благими намерениями, как известно, вымощена дорога в ад. Насмотревшись на разных кандидатов в отцы, мы с Линдси так и не узнали, как мужчина должен обращаться с женщиной. Чип научил меня вязать рыболовные крючки, а вот как быть мужчиной, я так и не понял: глушить кружками пиво и орать на жену, когда та осыпает тебя упреками? Я вынес единственный урок: на других полагаться нельзя. «Я знаю, что любой мужчина испарится в два счета, – сказала однажды Линдси. – На детей им плевать, на все остальное тоже. Избавиться от надоевшего мужика легче легкого».

Наверное, мать чувствовала, что Боб сожалел о своем решении взвалить на себя воспитание чужого ребенка, поэтому однажды позвала меня в гостиную и поинтересовалась, не хочу ли я позвонить Дону Бауману, моему биологическому отцу. Разговор вышел коротким, но весьма запоминающимся. Он спросил, помню ли я, как мечтал обзавестись собственной фермой с лошадьми, коровами и цыплятами, и я ответил: «Да». Потом спросил, помню ли я сводных брата с сестрой, Кори и Челси, и я, помявшись немного, сказал: «Вроде как». И наконец, он спросил, хочу ли я с ним повидаться.

Я мало что знал о своем биологическом отце и плохо помнил жизнь до того момента, как меня усыновил Боб. Я знал, что Дон бросил меня, потому что не хотел платить алименты (точнее, так говорила мать). Знал, что он женился на женщине по имени Черил, что он очень высокий и многие считают, будто я на него похож. А еще я знал, что он «чокнутый святоша» – так Мамо называла истово верующих христиан, которые, как она говорила, «орут в церкви и бьются в судорогах, точно их жалят змеи». Это пробудило во мне интерес: после краткого экскурса в религию я очень хотел познакомиться с церковными обычаями поближе. Поэтому я спросил у матери разрешения на встречу, она согласилась, и вскоре после того как я потерял приемного отца, в мою жизнь вернулся отец биологический.

Выяснилось, что у Дона Баумана гораздо больше общего с матерью, чем я думал. Его отец (и мой дед), Дон Си Бауман, также перебрался на юго-запад Огайо из Кентукки. Обзаведясь семьей, дед внезапно умер, оставив молодую жену с двумя маленькими детьми на руках. Бабка снова вышла замуж, и мой отец большую часть своего детства провел в Кентукки у ее родителей.

Отец, как никто другой, понимал, что значит для меня Кентукки. Мать родила его в совсем юном возрасте, и хотя ее второй муж оказался человеком неплохим, он был очень суровым и нелюдимым (впрочем, к пасынкам вообще мало кто испытывает искреннюю приязнь). В Кентукки, на его зеленых просторах, среди родных, отец мог расслабиться и быть собой. И я – тоже. Людей я делил на два типа: тех, к кому я тянулся и пытался впечатлить, и тех, кого избегал, испытывая рядом с ними неловкость. К последней категории относились все посторонние, а в Кентукки посторонних не было.

В каком-то отношении отец постарался воссоздать вокруг себя ту атмосферу, которая окружала его в детстве. Он купил небольшой дом с участком земли в четырнадцать акров. Там был пруд с рыбой, пастбище для коров и лошадей, сарай и курятник. Каждое утро дети собирали свежие яйца – обычно семь или восемь штук, как раз хватало на семью из пяти человек. Днями напролет мы носились вокруг дома наперегонки с собакой, ловили лягушек, гоняли кроликов – в общем, развлекались совсем как в Кентукки.

Помню, я бежал по полю в компании отцовского колли по кличке Дэнни, красивого лохматого пса, такого ласкового, что однажды он поймал крольчонка и притащил его в зубах, даже не поцарапав зверька. Не знаю, почему мы бежали, но я вдруг споткнулся, упал в траву, Дэнни плюхнулся рядом, положил голову мне на грудь, а я уставился в голубое небо. Никогда в жизни я не испытывал такого умиротворения, как в тот день.

Отец всегда был на редкость спокоен. Они с женой, конечно, порой спорили, но не говорили на повышенных тонах и не осыпали друг друга ругательствами, как было принято у нас дома. Никто из их друзей не употреблял алкоголь. Хотя Дон и Черил верили в пользу телесных наказаний, этой мерой воспитания они не злоупотребляли – если и пороли, то за дело и не со зла, не опускаясь до словесных оскорблений. Мои младшие брат с сестрой росли вполне довольными жизнью, пусть и без поп-музыки и современных блокбастеров.