Этика жизни - Томас Карлейль

о том, что либо совершенно пусто, либо может продержаться всего один день, вызывающих конвульсии распадающегося, умирающего общественного строя, дергая его во все стороны, среди партий этих оставаться на верном пути и работая для света, оставаться чистым перед светом – кто этому хочет научиться, пусть взглянет сюда. Этот человек был нравственно велик. Потому что он в свое время был тем, чем в иные времена могли быть многие люди – настоящим человеком. Его величайшее преимущество перед другими состояло в его неподдельности. Точно так же, как главными качествами его ума были – мудрость, глубина и сила мировоззрения. Основным нравственным качеством его была справедливость. Мужество быть справедливым. Мы в нем восхищались силой великана. Но силой, благородно превращенной в кроткую мягкость. Подобно безмолвной, опоясанной скалами силе мира, из недр коего вырастают цветы, хотя почва покоится на алмазах. Величайшее из всех сердец было и храбрейшее, бесстрашное, неутомимое, миролюбивое, несокрушимое. Он был законченным человеком: трепещущая чувствительность, дикий энтузиазм Миньоны уживается с язвительной иронией Мефистофеля, и каждая сторона его многосторонней жизни получает от него, что ей получить надлежит.

XXIII. Что он был справедливый, сердцем понимающий человек, это, как основание всякого истинного таланта, предлагается вперед. Как может человек без ясного взгляда в сердце своем иметь ясный взгляд в голове?

XXIV. Умные и мужественные люди составляют, собственно говоря, лишь один класс. Не бывает мудрого или умного человека, который прежде всего не должен был бы быть бодрым и мужественным. Иначе он никогда не стал бы мудрым. Благородный пастырь всегда был благородным борцом вначале, а потом уже чем-то большим. Если бы Лютер, Нокс, Ансельм, Беккет, Самуил Джонсон не были с самого начала достаточно сильны и храбры, какими судьбами могли бы они когда-нибудь сделаться мудрыми и умными?

XXV. Как бы часто нам ни внушали, что более близкое и подробное ознакомление с людьми и вещами уменьшит наше восхищение или что только темное и наполовину незнакомое может казаться возвышенным, мы все-таки не должны этому безусловно верить. И здесь, как во многом другом, не знание, а лишь немного знания заставляет гордиться. И на место восхищения узнанным предметом ставит восхищение самим узнавшим. Для поверхностно-образованного человека, усыпанное звездами, механически вращающееся небо не представляет собой, быть может, ничего удивительного. Оно кажется ему менее удивительным, чем видение Якова. Для Ньютона же оно удивительнее этого видения, потому что тут, на небе, царит еще все тот же Бог. И священные влияния и сейчас еще, как ангелы, подымаются вверх и спускаются вниз. И это ясное созерцание делает остальную тайну еще глубже, еще божественнее. То же самое происходит и с истинным душевным величием. В общем, теория «нет великого человека для его камердинера» нам мало помогает в освещении истинной природы этого случая. Кроме довольно ясной поверхности этого утверждения, оно еще может быть применено лишь к поддельным, ненастоящим героям или к слишком настоящим лакеям. Для доброго Эльвуда Мильтон всегда оставался героем.

XXVI. Во всяком случае, гораздо легче и гораздо менее благородно находить ошибки, чем открывать красоты. Критикующая муха, садясь на колонну или карниз великолепного здания, будет в состоянии указать тут на пятно, там на шероховатость. Одним словом, несмотря на то, что взор ее простирается не далее полдюйма, она сумеет найти, что тот или иной отдельный камень совсем не такой, каким он быть должен. В этом критикующая муха будет права. Но для того, чтобы понимать красивые пропорции целого, чтобы видеть все здание как единый предмет, чтобы оценить целесообразность устройства различных частей и их гармоничное совместное служение требуемой цели, нужно иметь глаз и понимание знатока.

XXVII. Существенно заблуждаются те, кто считает вспыльчивость и упрямство признаками силы. Кто подвержен припадкам судороги, тот не силен, хотя требуется шесть человек на то, чтобы сдержать его. Тот силен, кто может тащить, не спотыкаясь, самый тяжелый груз. Это мы всегда должны помнить. В особенности в теперешние крикливые дни.

Кто не умеет молчать, пока не настает пора говорить и действовать, тот не настоящий человек.

XXVIII. Разве мысли, истинный труд, всякая высокая добродетель – не дети страданья? Словно рожденные из черного вихря. Истинное напряжение, подобное усилиям узника вырваться на свободу – вот что такое мысль. Мы совершенствуемся путем страданий.

XXIX. При каких обстоятельствах приходится иногда мудрости бороться с глупостью, и убеждать глупость, чтобы она согласилась на защиту мудрости!

XXX. Жизнь великого человека – не веселый танец, а битва и поход, борьба с властелинами и целыми княжествами. Его жизнь – не праздная прогулка по душистым апельсиновым рощам и зеленым цветущим лугам в сопровождении поющих муз и румяных Гор, а серьезное паломничество через знойные пустыни, через страны, покрытые снегом и льдом. Он странствует среди людей. Он любит их неизъяснимой, нежной любовью, спутанной с состраданием. С любовью, какой они его любить в ответ не могут. Но душа его живет в одиночестве. В далеких областях творения. В зеленых оазисах, в тени пальмовых деревьев у ручья отдыхает он на мгновенье. Подолгу оставаться там не может, гонимый страхом и блеском, дьяволами и архангелами. Все небо сопровождает его. Весело сияющие звезды посылают ему вести из неизмеримости. Могилы, молчаливые, как скрытые в них покойники, говорят ему о вечности. О, свет, как тебе застраховать себя от этого человека? Ты не можешь нанять его за деньги и не можешь также обуздать его виселицей и законами. Он ускользает от тебя, как дух. Его место среди звезд на небе. Тебе это может казаться важным. Тебе это может представляться вопросом жизни и смерти. Но ему безразлично, дашь ли ты ему место в низкой хижине на то время, пока он живет на земле, или отведешь ему помещение в своей, столь громадной для тебя башне. Земные радости, те, которые действительно ценны, не зависят от тебя или от твоего содействия. Пища, одежда и любимые им души вокруг уютного очага – вот его достояние. Он не ищет твоих наград. Заметь, он и не боится ни одного из твоих наказаний. Даже убивая его, ты ничего не добьешься. О, если бы этот человек, из глаз которого сверкает небесная молния, не был насквозь пропитан Божией справедливостью, человеческим благородством, правдивостью и добротой, тогда я дрожал бы за судьбу света. Но сила его (на наше счастье) состоит из суммы справедливости, храбрости и сострадания, живущей в нем. При виде лицемеров и созданных стараниями портного высокопоставленных шарлатанов глаза его сверкают молнией. Но они смягчаются милосердием и нежностью при виде