Возвращение в сказку - Василий Андреевич Пулькин

Через какое-то время барак осветился бледным холодным светом луны и мне стало совсем холодно. Но разбудить Петра Ивановича, чтобы попроситься к нему поближе, я постеснялся.

Вдруг скрипнула дверь. Я повернулся и на пороге увидел бородатого старика. Он был босой, без головного убора, во всем белом. Старик медленно двигался ко мне.

Я пытался позвать на помощь Петра Ивановича, но язык мой словно прилип к нёбу, а челюсти так плотно сомкнулись, что я не мог разжать их. Тем временем старик молча схватил своими холодными пальцами за горло и стал душить. Я крутился, вертелся, пытаясь освободиться, но никак не мог, и я стал терять уже сознание, как вдруг пальцы его ослабли, и я во все горло заорал:

— Петр Иванович! Петр Иванович! Спасите!

Старик все еще был перед моими глазами.

— Что с тобой, милый?

Старик тотчас же куда-то исчез.

Я рассказал ему о случившемся.

— Это все тебе приснилось, милый.

— Да нет же. Все это было наяву, — доказывал я. Но он мне не верил. Твердил одно: «Успокойся, это сон».

Мы с ним спали в метрах трех друг от друга. И он предложил мне перенести свою постель к нему. Я с охотой это сделал. Но заснуть все равно, пока не засветлело окончательно, не смог. И только на утренней зорьке вздремнул. А когда проснулся, то было уже десять часов. Петр Иванович разбудить меня пожалел.

Мы прожили с ним в том бараке две недели, но больше такого я ни разу не увидел. Потом дома я рассказал о случае со стариком маме.

— Это, сынок, был сам Ичхейне, [9] — сказала она, — он или в раннем детстве, или уже в позднем, как вот к тебе, даже к пожилым иножды приходит в жизнь обязательно. К одному, чтобы забрать у него жизнь, к другому — вселить в его тело болезнь, третьего — попугать только. К тебе, верно, приходил, чтобы только пугнуть. Так это, сынок, хорошо. Говорят, что тот, кто после прихода его останется здоровым, тот будет жить долго.

Когда повзрослел, я понял, что старик в белом мне все же приснился. Прав был Петр Иванович.

После завтрака, который Петр Иванович приготовил, пока я спал, мы направились на участок — обширную сухую горбовину, поросшую вековыми деревьями, среди которых особенно выделялись стройные высокие березы, сосны и ели. Крупные деревья тут располагались, как дома в деревне — каждый на своем участке, не касаясь даже ветками. И каждое со своим миром молодых растений и кустарников. А сколько под этими деревьями было грибов?!

Петр Иванович, глядя на них, даже как-то сожалел:

— Сколько, Васек, добра-то тут пропадает. Природа щедра. Даже очень. Но мы иногда с голодухи пухнем, а лишнего шагу не ступим, чтобы собрать вот такое богатство.

Я с любопытством разглядывал урочище и все время думал, почему же в молодом лесу деревья и кусты растут настолько плотно друг к другу, что порой без топора через этот лес и не пройти, но додуматься до причины не смог и спросил об этом у Петра Ивановича.

— Этот вопрос в твоем возрасте и меня волновал. Сам тоже до истины дойти не смог и спросил у отца. Он мне ответил так: «Пока, говорит, люди маленькие, то они тоже в семье, хоть сколько их пусть будет, вроде друг другу и не мешают. Тогда им и пищи не так много надо, обуви, одежды. Но вот когда начнут подрастать, то в доме становится тесно и пищи не будет хватать… Тогда родители начнут думать, куда их устроить: дочек стараются выдать замуж, сыновей куда-нибудь в люди отправить или поженить и отделить от семьи. Ну, с людьми все понятно. Люди разумны и передвигаются. А что делают деревья? А они тоже борются за жизнь, но сила у них оказывается неодинаковой. То дерево, у которого корни развились сильнее, умудряется больше пищи себе захватить, а деревце, у которого корни послабее, — чахнет и высыхает. Ты парень любознательный, верно заметил, что в молодых еловых чащах возле каждого деревца взрослого стоят десятки высохших». Вот такой ответ дал тогда мне мой отец.

— Значит, и деревья потихонечку воюют между собой?

— Воюют, милый. Жизнь — это борьба. Борьба с врагами, с болезнями, с самим собой. Кстати, эта борьба самая трудная.

С первого часа нашего пребывания в лесу Петр Иванович находил нужные деревья. Я только успевал отмечать их. В первый день мы нашли с ним пятьдесят деревьев. Дядя Петя нашей работой остался доволен. Весь день был весел и рассказывал мне всякие истории из своей жизни. Работу мы в первый день закончили раненько. Солнышко еще было высоко, когда сказал он:

— А на сегодня хватит. Идем на отдых.

— Чего это так рано-то? — расстроился я.

— К любому делу, милый, надо привыкать исподволь. Плохо, если в самом начале на работе надорвешься, — она тебе сразу и опостылет. Надо, чтобы ты шел каждый день на работу с охотой, как на праздник. Вот у меня был случай. Когда мне исполнилось только десять лет, мама дала мне косу в руки и говорит: «Ну, ты теперь парень большой. Не отставай от меня». Я день целый и махал, стараясь быть рядом с ней. Самолюбивым я был мальчиком. Хоть и чувствовал, что из последних сил работаю, а не хныкал. Помахал вот так с непривычки-то денек, а на другое утро уже и встать не могу. Руки-ноги не шевелятся. Целую неделю потом приходил в себя. С тех пор сенокоса я боюсь, как каторги. И уж делаю это дело с такой неохотой, что, если бы можно было не делать, не стал бы… — Петр Иванович улыбнулся чему-то и продолжал: — Да что там работа… Вот раз в дороге переел мармеладу и с той поры на него смотреть не могу на всю жизнь. Так что, милый, всему надо знать меру. Потому и слушайся меня.

По пути к бараку еще до Курген со (Журавлиное болото) мы набрали грибов.

— А на нем, — остановившись на краю болота, сказал Петр Иванович, — мы с тобой наберем морошки. Здесь она любит расти.

— Дядя Петя, а почему это болото называется Журавлиным?.. — заинтересовался я.

Дядя Петя весело посмотрел на меня и сказал:

— По этому поводу в народе ходит вот такая сказка.

Однажды какой-то мужик засеял горохом полянку на краю болота. И повадились в горох журавли. Гонял, гонял