Белая дорога - Андрей Васильевич Кривошапкин

равнодушных людей, закутавшихся в доху и безропотно несущих какую-то невеселую ношу. «Степка и Кешка такие!» — подумалось вдруг. И идти дальше, к этим деревьям, ему расхотелось; он повернул к своей палатке.

В палатке было холодно. Гена, не раздеваясь, присел на корточки, пошуровал оттурэком[15] в печи, стараясь оживить едва тлеющие угольки. Потом подбросил сухих поленьев. Долго сидел, глядя на разгорающееся пламя. Сердце понемногу успокаивалось.

Гена вспомнил о письме жены, которое привез Урэкчэнов. Клава писала о том, как они с сыном по нему соскучились, просила приехать хоть на денек. Сообщила, что Нюку все еще лежит в больнице, но ему, говорят, уже лучше. А дед Семен вроде бы совсем поправился. За седла для оленеводов совхоз наградил его премией. Но дед Семен опять всех удивил — то все к оленям рвался, а тут вдруг подался в тайгу, на охоту. Не сидится ему на месте. Писала, что Мэтин Петрович от Степана не отступился, устроил его на работу. Говорят, из-за Степана они здорово разругались с Урэкчэновым.

«Это хорошо, что Адитов помог Степе. Надо бы действительно съездить домой, увидеться со Степаном, поговорить по душам…» Посидев еще немного возле печки, Гена лег спать — завтра предстоял трудный день, и нужно было отдохнуть хоть немного.

Наутро поднялись чуть свет. И небо, и вся окрестность будто тонули в густых вязких сумерках; казалось, все вокруг залито черничным соком. И из этой темноты пугающе отчетливо выступали силуэты ближних скал. За ночь они словно выросли, еще более заострились и походили теперь на таинственных сказочных великанов. Пока завтракали, на восточной стороне неба, у самого горизонта, далеко-далеко засветилась слабенькая желто-алая полоса. С каждой минутой она ширилась, приближалась, возвещая людям о приходе нового дня.

Оленеводы заторопились. Мужчины — к дэлмичэ, женщины — к коралю. Скоро мужчины соберут стадо с горных склонов и погонят в кораль. Олени заранее чувствуют это и ведут себя настороженно. Они узнают об этом потому, как меняется поведение людей. Те начинают ездить к ним чаще, становятся особенно ласковы, обходительны. Потом однажды, когда еще темно, вдруг заявятся все сразу, раздадутся крики со всех сторон, и хозяева сгонят оленей с теплых лежанок. Возбужденные голоса людей, дробный, торопливый перестук оленьих копыт разбудят дремлющие в этот тихий утренний час могучие горы, громкое эхо разнесется по дальним и ближним ущельям, по склонам и островерхим вершинам…

Услышав приближающиеся крики погонщиков, женщины настежь открыли входные ворота кораля. Потом побежали к своим упряжным, распрягли их и связали в одну цепочку. Это олени-манщики. Капа села верхом на переднего и поспешила вниз.

Местность для кораля бригада выбрала удачно. Внизу сужается речное русло, по которому сейчас погонят стадо. По обе стороны тянутся отвесные склоны клыкастых скал, образуя небольшое ущелье. Затем неожиданно открывается речная ширь, и начинается цепочка пологих ягельных гор. Сразу же от ущелья по склонам тянутся рукава кораля, чтобы олени не могли убежать в горы. Сам кораль замаскирован в лесу.

Едва в ущелье раздались звонкий топот копыт, хорканье оленей и гортанные крики пастухов, Капа заволновалась, насторожилась. И как только из густого тумана вынырнули первые олени, она тут же тронула своих. Стадо увидело их и дружно потянулось следом. Манщики шли ходко, не останавливаясь. Олени не заметили, как оказались в ловушке. Люди, не давая опомниться им, теснили их, не переставали кричать на разные голоса, подпрыгивали, взмахивая руками и изображая каких-то страшных животных, которых олени пугались.

Наконец все стадо оказалось в просторном загоне. День начинался удачно. Загнать в кораль тысячное стадо не так просто. Порой олени убегают, как только почувствуют намерение людей. Горе тогда оленеводам. Сколько энергии, нервов и сил потребуется им, пока не подчинят упрямцев своей воле. Достается тогда и бедным учахам. День деньской носятся они по тайге, по склонам, исполняя волю хозяина. Тут не простая погоня, а борьба, столкновение характеров. Оленевод не оленевод, если даст возможность стаду уйти в тайгу или в горы. Он забудет все: усталость, еду, отдых, пока не настигнет оленей, не покорит их.

— Пусть успокоятся, — широко улыбаясь, распорядился Кадар, рукавом легкой меховой тужурки вытирая вспотевший лоб.

— Я все боялся, как бы они не бросились вдруг назад, — отозвался довольный Кеша, с наслаждением затягиваясь папиросным дымом.

— Я тоже. Прыгал так, как не прыгал, наверно, ни один индейский танцор, — сказал Гена.

— Теперь бы кружку крепкого чаю, — Архип Степанович ноздрями ловил горьковатый запах дыма. Женщины уже развели костер, кипятили чай.

— Пошли давай, — пригласил бригадир и зашагал в сторону костра.

А над коралем клубился туман. Олени с хорканьем носились по кругу, шумно дыша, сталкиваясь рогами, натыкаясь друг на друга…

Кораль был обширный. Разделен на несколько отсеков. Один просторный, где сейчас, будто рыба в неводе, кишели олени. Второй вполовину меньше, в конце его маленький квадратный отсек со сквозными воротами; за ним, дальше — третий, довольно широкий, а сбоку маленького отсека за небольшой дверью начинается четвертый.

— Ну, начнем, что ли? — Урэкчэнов вопросительно взглянул на бригадира.

На его лице, на разгоряченных лицах пастухов улыбки. Они только что напились горячего чаю, отдышались. Кадар наматывал маут, время от времени бросая оценивающий взгляд на оленей, которые без передышки, как заведенные кружились по коралю. Им было жарко. Бледно-розовые языки в клочьях пены вывалились из пасти, тонкие ноздри и шелковистая шерсть на лбу густо заиндевели. Кеша курил, глубоко затягивался, отчего его тонкое лицо слегка подергивалось. Гена стоял рядом с ним и любовался оленями. Они, как и люди, были разные. Одинаковых, как две капли воды, оленей, как ни всматривался, не обнаружил. Правда, похожие встречались. Но один обязательно чем-то отличался от другого. То рогами, числом отростков, то формой головы, то походкой. И по масти они были разные. Преобладали серые. Эти, пожалуй, самые ходовые. Из них люди отбирали крепких и выносливых для упряжек, для верховой езды. Даже камусы[16] у них отличались прочностью, для рабочих торбазов лучше и не найти. Попадались олени темной масти. Будто зная себе цену, эти носились гордо, близко не подпуская к себе никого. Камусы у них иссиня-черные, отливающая блеском темная гладкая шерсть на спине и по бокам. То здесь, то там, в дальнем углу загона, словно искорки, вспыхивали и вновь исчезали в оленьей толпе пегие красавцы. Очень редко встречались олени-альбиносы. Эти, как белые лебеди, сразу же бросались в глаза, вызывая у людей чувство радости, гордости, восхищения. Испокон веков владелец белого оленя высоко почитался среди своих сородичей… Гена вспомнил стихи:

В стаде оленьем