Коммуна, или Студенческий роман - Татьяна Соломатина

Как Танечка оказалась за партой «привозной» школы, доподлинно неизвестно. Хотя до учебного заведения под сто семнадцатым номером по улице Ленина ей было три минуты хода, а к парте в классе, выходящем окнами на звенящую трамваями улицу Советской Армии, – две остановки на троллейбусе. Возможно, её папа тоже что-то заподозрил-додумал. Автору известно, например, что на школе сто семнадцать в одно прекрасное утро одного девятого мая какого-то года оказался вывешен фашистский стяг. Что правда, это случилось, когда Поленька и Танечка учились, если не ошибаюсь в расчётах, классе эдак в седьмом, но нравы-то устойчивы… А в те годы ещё полстраны в ветеранах Второй мировой числилось, и появление эдакого флага на одной из центральных улиц города-героя Одессы поднятию их духа никоим образом не способствовало. Хулиганов вроде даже вычислили, отловили и передали родителям на руки, наказав пожурить. Родители не поняли, за что мальцов журить. Ну, балуются детишки. С кем не бывает. В общем, Танечку задолго до этого случая решили в сто семнадцатую школу не сдавать.

Неисповедимы пути родительские, волею которых девчушки оказались рядом. А надо отметить, что сдать чадо учиться в школу «не по району» было тогда достаточно проблематично. Не знаю, как сейчас. За денежку всё можно, говорят. А тогда и денег-то не было. Одни трудодни. Бу! Шутка. Это я мо́лодежь пугаю. Ту, что волею ностальгирующих старцев подвержена тоске по неведомому им тоталитаризму. Но шутка с долей правды. А вам, нынешние юноши и девушки, и тоталитаризма текущего, хорошо известного, вполне должно хватать по самые помидоры. Если мозг в черепной коробке есть, а не только лозунги.

В общем, сидели себе девочки за одной партой. Сидели-сидели, и как-то раз пухлой кудряшке очень захотелось «по маленькому». Занятия у подготовишек были по субботам. Технички на этаже не было, а учительница не могла оставить малолетний класс. Поэтому Галина Андреевна Разенкова, будущая их первая учительница, отпустила девочек вдвоём, взяв слово, что «только туда и обратно!» Воспитанные девочки пообещали. «Туалет прямо по коридору». Вот они и зашли в первый же попавшийся прямо по коридору туалет, очень удивившись странным белым кувшинчикам, вывешенным в ряд на стене, противоположной кабинкам. Пахло в этом необычном туалете дурно: к запаху деревенского нужника примешивалась жутчайшей едкости отвратительная вонь. Много позже Полина узнала, что «дивный» этот аромат источает лизол – обеззараживающее средство, раствор крезола в калийном мыле, и что по сравнению с ним смесь двуосновной соли гипохлорита кальция, ​оксихлорида кальция, хлорида и гидроокиси кальция, именуемая попросту «хлоркой», – лёгкое дуновение ветерка со стороны цветущего куста сирени.

Соседка по парте, зайдя в этот странный туалет, зашлась в приступе лающего кашля. Потом она стала вдыхать, вдыхать и ещё раз вдыхать. А выдыхать почему-то перестала совсем. Поленьке показалось, что Танечка вот-вот лопнет. Она схватила задыхающегося кудлатого колобка за руку и вытащила в коридор к распахнутому окну.

– Ингалятор в портфеле! – почти беззвучно просвистела выпучившая глаза, побагровевшая девочка на очередном вдохе.

– Ингалятор в портфеле! Ингалятор в портфеле! – с таким воплем через пару мгновений внеслась в классную комнату Поленька Романова. Галина Андреевна не стала задавать глупых уточняющих вопросов, а, молча схватив портфель Танечки Кусачкиной, скрылась за дверью, наказав Поле оставаться на месте.

Всё обошлось, а девочки неожиданно подружились. Испарились Танино высокомерие и Полина подозрительность. Боевая вылазка без средств химзащиты, эвакуация раненого товарища с поля брани – какие после этого могут быть замеры харизмами? Танечка запомнила, что Поленька не испугалась, не начала расспрашивать и плакать, а просто вытащила её из туалета и быстро сбегала за учительницей. Поленька же пришла к выводу, что надменное выражение лица неуязвимости не гарантирует. Так же как некоторая первоначальная подозрительность ещё не означает неготовности помочь. Игра – вот что все эти выражения лиц. Кофточки, накинутые поверх нежной, покрытой пупырышками, озябшей кожи. Зонтики, что не слишком защищают от палящего окрест солнца или косого холодного дождя.

В туалет они тогда зашли, как вы догадались, мужской. Женский был за лестницей, до него они тогда не добрались по незнанию. Но и позже, всё десятилетие, не старались добраться. Нет, никаких особых зверств там не творилось. Никто никого ни к чему не принуждал, денег не отбирал, и стены не были расписаны матюгами. Просто там было крайне неуютно и дурно пахло. А зимой было ещё и очень холодно. Неудобств это доставляло Татьяне куда больше, чем Полине. Поля была девочкой на редкость здоровой. Таня же болела всем подряд, включая циститы, пиелонефриты, естественно осложняющие астму с начала осени до конца весны бронхиты. Кусачкина была первооткрывательницей и первопроходчицей всех школьных эпидемий, будь то банальная ветрянка или какая-то особо вирулентная форма гриппа. Поэтому дома у Тани Поля бывала часто – навещала. Да и жила та недалеко (по меркам взрослых) от Полиного дома – два квартала вниз по Чкалова, пересечь Карла Маркса и Ленина и, не доходя до Пушкинской, свернуть в арку Таниного двора. Непроходного. Крохотного. Одесского. Ну, то есть абсолютно.

В первом классе, неизбежно случившемся за подготовительным, Поленьку посадили с Олегом на первую парту в первом ряду, а Танечку – на четвёртую (она внезапно резко выросла) в третьем ряду. С Владимиром. Так было положено начало компании, где все десять школьных лет царило жестокое двоевластие. Потому что дружба Татьяны и Полины зиждилась на краеугольном камне всех женских дружб – конкуренции.

Они всё делали вместе. И всегда – жестоко спорили. Они писали стихи и пьесы, песни и… взрослели. Таня имела характер взбалмошный, если не сказать – истеричный. Она была не просто единственным, но больным единственным ребёнком. А таким детям прощается всё, кроме разве что убийства подданных. Родители в ней души не чаяли. И такими родителями, как у Танечки, можно было восхищаться. Они были весёлыми и добронравными. К ним в дом можно было прийти всегда – в любое время дня и ночи без предупреждения. С хорошим и с плохим. Там всегда поили чаем, выслушивали и давали советы. В том случае, если в последних нуждались. Танечку никто не приговаривал быть круглой отличницей. Она могла бросить музыкальную школу и заняться выращиванием фиалок, если ей так хотелось. Поленька же обязана была всё и всегда доводить до конца. Ну, может быть, это и неплохо. Так же неплохо, как быть здоровым. Быть здоровым и всё и всегда доводить до логического завершения – очень даже хорошо, если вдуматься. А что дети иногда завидуют болезням и вседозволенности – так на то они и дети. Мы-то с вами, уважаемый читатель, уже давно взрослые и давно понимаем, что такое хорошо и что такое плохо.

Поленьке же по малолетству казалось, что у подружки всё лучше. И действительно, у Танечки дома царила добродушная, жизнерадостная атмосфера. Никто и никогда не падал в обморок. Там никогда не пахло валокордином, и там всем и всегда были рады. Чай был горячее и слаще. Шутки ненатужны. Любовь не напоказ. Поля, чего греха таить, завидовала подруге чёрной завистью. И при этом – радовалась за неё. На такие одномоментные противоположные чувства способны только дети (и некоторые женщины). В маленьких человечках удивительно гармонично уживаются любовь и ненависть, злость и доброта, мудрость и глупость, восторг и обида. Поленька Романова ненавидела Танечку Кусачкину за то, что у той такой потрясающий отец – за это же и любила. Она искала причину не во взрослом, а в ребёнке. В основном – в себе. Она сравнивала себя с подружкой и не понимала, почему всё так?! Она ни капельки не глупее – скорее напротив. Она ничуть не страшнее – ну разве что волосы не вьются кольцами. «Значит, что-то есть в ней такое, чего нет во мне, и поэтому её любят…» Она злилась на Танечку за её писклявый голос и беспрестанную манеру исправлять неправильные ударения и обожала её за искромётные импровизации – стихотворные, вокальные и танцевальные. Поленька писала, пела и танцевала не хуже. Но ей для этого нужны были тишина и одиночество. Стеснительность покидает тело лишь с пробуждением духа. У Поли хватало ума оценивать подругу за достоинства – и глупости, – жестоко высмеивать за лишний вес и неспособность решить элементарное химическое уравнение.