Апельсинки. Честная история одного взросления - Ольга Савельева

— Конечно, Дась. Давай пропустим.

Я помогаю женщине запарковать объемную коляску в лифте, становится очевидным, что больше никто из людей в лифте не поместится, и нам надо ждать следующего.

Хмурый мальчик смотрит на маму и, кивая в нашу сторону, говорит:

— Давай подарим им шарик!

Мама мальчика, нервничая, что задерживает очередь, начинает отвязывать шарик. Лифт порывается закрыться.

Дася великодушно отказывается:

— Да не надо! Поезжайте! Опоздаете! Мне мама купит.

Но я сжимаю ему ладонь и деликатно подмигиваю, мол, дождись и возьми: я понимаю, что это важный урок взаимной благодарности и жизненно необходимо найти на него время.

— Где ж я тебе такой красивый куплю? — громко удивляюсь я.

Хмурый мальчик вручает шарик Дасе и перестает быть хмурым: мальчишки улыбаются друг другу.

И мы с его мамой тоже улыбаемся.

После спектакля мы с сыном сидим в кафе и едим мороженое.

— Дась, ты у меня такой молодец, я тобой ТАК горжусь, — говорю я. — Ты даже не представляешь, насколько ты умница! Ты сделал сегодня столько добрых дел.

Сын вскидывает на меня недоуменные глаза:

— Я? Когда?

Он даже не понял, что сделал что-то хорошее. Для него это норма жизни, обычная, рутинная история. Я бесконечно горжусь своим маленьким чудом, который увлеченно ковыряет ложечкой свой пломбир и рассуждает о том, насколько жарко было актерам в плотных костюмах лесных животных.

Я любуюсь им и уже вижу в этом маленьком человеке БОЛЬШОГО.

На наш третий «А» класс приходилось шесть коробок с гуманитарной помощью из Германии.

Внутри каждой коробки, как правило, находилась заморская консервированная еда и упаковка круглых цветных конфет. Мы звали их «светофоры», потому что они были упакованы в ряд по три разноцветных кругляшка.

Впоследствии эти конфеты становились в руках ушлых школьников настоящей валютой, на которую выменивались редкие вкладыши жвачек «Love is» или модные пластмассовые линейки с изображением мультяшных героев.

Поэтому, с одной стороны, получивший «гуманитарку» ученик правомерно считался счастливчиком, но с другой — помощь предоставлялась в первую очередь детям из неблагополучных или неполных семей, и с этой точки зрения понятие «счастливчик» является спорным.

Я попала в этот сомнительный список везунчиков фактически по блату, потому что мой дедушка дружил с моей классной руководительницей.

— А почему Савельевой дали? — услышала я сзади сдавленный шепот обделенного в этот раз посылкой Майорова Кольки — моего одноклассника, седьмого ребенка в семье и, как следствие семейной многодетности, отъявленного хулигана, от выходок которого нашу директрису однажды даже увозили по «Скорой».

Я и сама понимала, что получаю коробку незаслуженно, даже незаконно, и мучилась от этого не меньше оставшегося без жвачек Кольки. Сказать честно, нелегитимность этой помощи меня смущала гораздо меньше того факта, что ее вручение словно приравнивает меня к категории неблагополучных детей.

— А тебе-то что? — зашипела я в ответ, пряча за агрессивностью свои истинные чувства.

— Так ты ж у нас благополучная, — ернически заметил Колька.

— У нее родителей нет, — «заступилась» за меня Василиса, красавица-отличница, черт бы ее побрал.

— Есть у меня родители! — возмутилась я и в ответ на недоумевающий взгляд Василисы, чье заступничество оказалось неоцененным, тихо добавила: — Просто они в Москве живут.

— А тогда ты чего же с ними в Москве не живешь? — мстительно спросила Василиса.

— А это не твое дело! — заносчиво заметила я и покраснела до кончиков своих косичек.

Ответа на этот вопрос я не знала. Точнее, ответ был такой: «Так надо!» Очень даже полный и развернутый ответ, включающий в себя еще и симбиоз из междустрочных тезисов: «Не лезь не в свое дело», «Вырастешь — узнаешь», «А что, тебе с бабулей и дедулей плохо живется?».

Нет, с бабулей и дедулей я жила вполне счастливо, потому что не знала, как может быть по-другому. Я была ребенком, и глубинные причины событий, происходящих вокруг меня, были мне неведомы, и в десять лет мне вполне было достаточно ответа «Так надо!» и разрешения гулять до десяти.

Уже много позже мне попытаются сформулировать что-то про «много работы», «развод с отцом» и про «ты же не хочешь сидеть на продленке?». Однако все эти факторы и тогда, и сейчас не кажутся мне весомыми аргументами. Наверное, потому, что я смотрела на них глазами ребенка, скучающего по маме.

И вот моя трофейная посылка стоит на столе на кухне, а дедуля уже минут двадцать пытается отковырять прочно прибитую крышку с непонятными надписями на немецком языке. Я верчусь под ногами в ожидании конфет: ну должен же хоть чем-то быть оправдан этот внезапно свалившийся на мою голову позор.

— Бабу-у-усь, — канючу я. — А когда вы купите мне джинсы?

Джинсы — это моя мечта. Они есть уже у всех в моем классе, даже у Кольки Майорова, а у меня — нет. И от этого я ощущаю себя глубоко несчастным человеком, несчастнее, наверное, самого несчастного ребенка из самой неблагополучной семьи.

Все свое сознательное детство я прожила в режиме жесткой экономии. Очень жесткой. Я бы даже сказала, клинически жесткой. За дешевой гречкой, например на две копейки дешевле, чем в ближайшем магазине, мы с бабусей ездили на другой конец города, потому что у бабушки уже и у меня еще бесплатный проезд.

Новая вещь мне покупалась только тогда, когда старую уже невозможно было ни заштопать, ни перешить. А однажды я весь вечер простояла в углу за транжирство бабусиной пенсии, потому что, отстояв на лютой жаре очередь к желтой бочке с хлебным квасом и купив целый бидон этого прохладного напитка, я не удержалась и решила отхлебнуть глоточек по пути домой, но сил не рассчитала и фактически опрокинула этот бидон на себя.

Тетенька-продавец засмеялась и предложила налить мне еще квасу без очереди, но денег у меня больше не было. В итоге обещанная окрошка на квасе накрылась медным тазом, а тут еще предстояла трата на стирку, ведь футболка из белой превратилась в мокро-коричневую. Бабуся, увидев меня в ней, побежала прилечь с ощущением безысходности, дедуля кричал, что я безрукая и доверить мне ничего нельзя, а мама на фото в серванте, как всегда, задорно подмигивала: «Доча, крепись, мне сейчас не до тебя!»

Нет, мои дедуля с бабусей не были жмотами, ни в коем случае. Просто люди, пережившие голод и ужас от ощущения, что ближайший прием пищи отсрочен на неопределенное количество времени, потом всю жизнь живут так, будто уже завтра во всей стране пропадет еда.