Бумажные людишки - Уильям Голдинг

Десять минут спустя я почуял гигиеничный запах сосен и представил их массивные темные силуэты в тумане. Рик ждал меня. Здесь воздух немного прочистился, так что одновременно с ним я увидел верхушки деревьев слева от себя, на уровне глаз, и корни сосен на берегу справа. Рик небрежно опирался на перила по левую сторону тропы.

— А, Уилф, они твердые, как скала.

Тем не менее он выпрямился и пошел рядом со мной, приспосабливаясь к моему шагу. Спереди доносился шум воды, стекающей с гор. Непонятно почему он успокаивал. Я всматривался в туман и местами различал серебристую ленточку, мчавшую сквозь непроглядную белизну и пустоту куда-то к зениту. Я осмотрелся вокруг. Верхушки деревьев исчезли, значит, слева под нами была пустота.

— Вы уверены, что тропа в порядке, Рик? Вы там ходили? Перила везде надежные? Без неприятных сюрпризов?

— Без сюрпризов, сэр.

Мы зашагали рядом. Журчание приближалось, и вскоре показалась вода. Маленький ручеек вытекал из тумана справа, пересекал тропу и исчезал в тумане под нами. Рик остановился перед ручьем. Он поднял палец, давая мне знак не шуметь. Я остановился и прислушался. В правой ноздре у него было больше черных волос, чем в левой. Он был правоноздрий.

Ничего не было слышно, кроме журчания ручья да еще коровьих колокольчиков где-то вдалеке. Я сел на удобном камне над ручьем и посмотрел на Рика, вопросительно подняв брови. Он молча указал на ручей. Я снова прислушался, потом наклонился, делая вид, что принюхиваюсь, сунул в воду палец и мгновенно выдернул — вода была адски холодной.

— Слышите что-нибудь, Уилф?

— Конечно.

— Я имею в виду — вам в этом звуке ничто не кажется странным?

— Нет.

— Послушайте еще.

Действительно: у ручейка, одинокого клубка падающей воды, ненадолго прерываемого тропой, было два голоса, а не один. Веселый лепет, слегка фривольный, будто это водное тело наслаждается своим беспрепятственным падением по склону. А под ним глубокое, задумчивое ворчание, будто под наносным болтливым весельем ручей несет какую-то важную тайну из глубин горы.

— Он не один.

— Именно. У него два голоса, один из глубин…

Я удивленно посмотрел на него, нехотя испытывая некоторое уважение. После вчерашнего вечера — вдруг такое.

— Я раньше никогда не слушал воду — не вслушивался.

— Ни за что не поверю, Уилф.

Я также отметил про себя и положил в дальний ящичек памяти, чтобы извлечь при необходимости, что надо написать обширный отрывок о том, как следует слушать звуки природы — без всяких замечаний и предвзятости.

— Как это получается, Рик? То есть почему вы?

— К чему это вы, Уилф?

— Прислушиваетесь к ручью!

— Я знаю, как вы меня воспринимаете, сэр. Еще один честный, но ограниченный филолог.

— О Боже! Чушь собачья! Бросьте!

— Так и есть, Уилф.

— Прямой, как палка. Искренний. Неспособный на…

Но Рик уже завелся, видимо, я затронул в нем какую-то неизвестную струну.

— Я слушаю. И всегда слушал. Птиц, ветер, воду — разные звуки воды. Иногда мне кажется, что в море можно услышать соль. То есть суть.

— Величие природы.

— Конечно. А иногда лежишь и прислушиваешься к безмолвию, хотя это редко в наше время — но иногда удается послушать тишину — абсолютно никаких звуков — и тогда идешь, и идешь, и идешь искать…

— Таинства природы.

— Нет, сэр. Просто жизнь. А еще музыка. Бог ты мой! Но у меня нет таланта.

— Пришлось прозябать в садах Академии.

— Ну да. То есть… нет, конечно же!

— Давайте пойдем.

Рик направился ко мне, выставив раздвоенный подбородок вперед, словно шум воды излечил его от неуверенности в себе. Я пережил момент не столько мысли, сколько мгновенной оценки, когда множество вариантов, возможностей перебираются и отбрасываются за доли секунды. Я отбросил. Разве раздвоенный подбородок — признак слабости? Нет, конечно. Признак раздвоения личности? Вовсе абсурдно. Может, просто задержка в развитии костей, пережиток стадии плода, как утверждали парни-биологи, а некоторые утверждают и сейчас?

Он протянул руку, и мне показалось естественным взять ее и, опираясь, спуститься с низкого камня. Рачительные швейцарцы проложили под дорогой полые стволы, так что, хотя она и немного шла в гору, вода стекала через эти стволы. Чтобы перейти ручей, достаточно было одного шага. Мы очутились в месте, где, казалось, не было ничего прочного, только едва видимые перила слева и корни деревьев справа.

Я застыл.

— Что-то не похоже на потрясающий вид.

— Конечно.

— Если бы не тишина, казалось бы, что мы гуляем в Риджентс-парке. Я приехал сюда в ожидании живописных пейзажей, а вижу только сплошное молоко.

— Управляющий сказал, что в это время туманов обычно не бывает.

— Раз в двести лет.

— Почему вы дразнитесь?

— Я был в десятках мест, где мне говорили, что у них сейчас самая плохая погода за последние двести лет. Именно двести. В Каире, Тбилиси…

— Да ну!

— Напомните, чтобы я вам когда-нибудь рассказал о самом высоком приливе за двести лет.

— Вот и расскажите о самом высоком приливе за двести лет.

— Я когда-то стоял за рулем на яхте одного человека. Был самый высокий прилив за двести лет. Я на ней врезался в берег.

Рик захохотал искренним, не льстивым, веселым смехом.

— Раз он был капитаном, это его вина.

— Нет, нет. Тут как раз отличился я. Чертов туман!

— Скоро начнется подъем. Надеюсь, мы выберемся выше тумана.

— Цитата — мамочка, дай мне солнышко — конец цитаты.

— Врачи сказали бы, что он исходил из ложных предпосылок.

— У него все было ложное. Старая театральная подначка.

Рик разразился хохотом. Ему было весело. Я так и представил, как он мысленно делает записи в блокноте. Все равно…

— Знаю! Знаю! Вот!

— Похоже на Вагнера.

Хохот продолжался. Вдруг туман между нами как бы изогнулся, что-то прогудело в воздухе, мягко грохнуло слева, затем снизу донесся глухой удар.

— Боже мой!

— Это гора, Рик, — заметил я, не слишком угнетенный ролью невозмутимого или, если хотите, бесчувственного англичанина. — Чертова гора, старина. Он, она или оно бросает в нас камни. Мы должны бояться. Вы боитесь?

— Я хочу назад.

Он повернулся, но я схватил его за рукав.

— Для писателя это дар Божий, Рик. Теперь мы можем точно описать, что чувствуешь, когда мимо тебя пролетает пушечное ядро. Что бы за это дал Теннисон?