Белое и черное - Сэйси Екомидзо

— Когда она открыла здесь свое дело?

— В начале мая уже перебралась сюда. Я ей тут мастера подыскал, еще кой-чем помог, а люди не так поняли, разговоры пошли. Да что говорить, я и вправду за ней приударял, было дело.

Итами опять раскатисто захохотал, но за этим весельем ощущалось некоторое беспокойство.

Киндаити сразу обратил внимание, что здесь, как и на втором этаже, вся обстановка была совершенно новая. Раскроечный стол и гладильная доска — это еще ладно, но ведь и обе швейные машинки ярко поблескивают металлическими деталями. Все, вплоть до ножниц и электрического утюга, новехонькое.

Тодороку тоже это заметил:

— Скажите-ка, господин Итами, эти швейные машинки, к примеру, — она их купила уже здесь?

— Да, у нее с собой из вещей было ну разве только то, что на самой надето. Все, начиная с кровати, которая на втором этаже стоит, и до последней иголки уже после переезда куплено. Машинки она в рассрочку брала, так меня их торговый агент про нее расспрашивал, мол, все ли в порядке.

— В каком смысле — все ли в порядке?

— Да был у них случай недавно: оформили кредит, заплатили один взнос — и с концами.

— И даже при этом женщина не показалась вам подозрительной?

— Странной она мне показалась. Я потому и решил ее поручителя проверить, да и вообще… Что ж у нее, совсем, что ли, раньше никаких вещей не было?

— А как вам об этом стало известно?

— Так я у Кавамуры спрашивал.

Тут Итами немного смешался: проговорился, что тетка для него шпионила.

Итак, Итами Дайскэ совершенно ничего не знал о хозяйке «Одуванчика». Именно это, по крайней мере, следовало из его ответов.

— Господин старший инспектор, может, вы зададите вопросы по тому делу, о котором я вам рассказал? — напомнил сидевший сбоку Киндаити Коскэ.

— Сэнсэй, тут уж вы сами, я не очень представляю себе, о чем спрашивать.

— Ну тогда…

Киндаити развернулся в сторону Итами, и тот настороженно сверкнул глазами.

— Скажите, пожалуйста, господин Итами, вы не получали последнее время анонимных писем?

— Каких таких анонимных?

— Писем, где не указан отправитель. И содержащих грязные наветы в адрес кого-нибудь из жителей этого квартала.

— Нет, о таком не знаю. Про кого из здешних-то?

— Ну, если говорить конкретней, то о госпоже Китагири. Не получали ли вы какого-нибудь письма о том, что за ней, к примеру, водятся такие-то и такие-то секреты?

— Нет. И самое главное, я не думаю, что в округе хоть кто-нибудь знает ее тайны. Тут даже мне самому ничего не известно.

Что же, можно ловко отвечать на вопросы и тем не менее проговориться. Так оно и вышло — Итами знал, что тайна существует.

— Ну хорошо, еще вопрос. Нет ли у вас каких-нибудь соображений о том, что могут означать слова «белое и черное»? Разумеется, в связи с госпожой Китагири.

— «Белое и черное»? Нет, не знаю. Разве что, как это у вас в полиции частенько употребляют: виновен-невиновен.

Судя по сосредоточенному виду Итами, он не прикидывался. Значит ли это, что в отношении писем он бел?

— Что ж, спасибо. У меня больше нет вопросов.

Киндаити Коскэ запустил пальцы в свою шевелюру. Тут появился сыщик Симура.

— Ох, ну наконец-то выковыряли тело из-под вара. Взгляните-ка на меня, Киндаити-сэнсэй, здорово перемазался, да?

Он растопырил руки и продемонстрировал свою перепачканную варом одежду.

— Хо-хо, вот супруга твоя наплачется!

— Что, экспертиза теперь возможна? — поторопил информацию Ямакава.

— Пока нет. Труп повезли в больницу, там будут счищать вар, и только потом уже экспертиза. Так что результаты будут не слишком скоро.

При этих словах Итами удовлетворенно провел языком по губам. Точно так же облизывается дикий зверь.

Труп извлекли из мусоросборника в половине шестого. Вся верхняя часть тела была скрыта под густым слоем черного вара. Машина скорой помощи выехала из Хинодэ, за ней, не отставая, корреспонденты.

Труп увезли, но любопытствующие и не думали расходиться с места происшествия.

На пустыре между восемнадцатым и двадцатым корпусами стайки людей оживленно состязались в самых диковинных предположениях относительно столь загадочного убийства.

Стоя на балконе своей квартиры в корпусе 18, художник Мидзусима Кодзо пристально наблюдал за суматохой, царившей внизу.

Его тонкое лицо не было лишено мужской привлекательности, но тщательно выбритая полоска усиков на верхней губе смотрелась чересчур манерно. Ходил он в длинной блузе собственного покроя, не выпуская из зубов моряцкой трубки.

Именно так выглядит он и сейчас, наблюдая с третьего этажа суету под своими окнами. В его манере держаться странным образом сочетается несколько церемонная отстраненность от окружающего и какая-то неприятная, высокомерная насмешливость. Впрочем, это его обычная манера держаться.

Наконец Мидзусима скрылся в комнате, прикрыл за собой стеклянную дверь и задвинул шторы. Через некоторое время он появился на улице в твидовом пиджаке, наброшенном поверх блузы, и с альбомом для эскизов под мышкой. Проходя мимо квартиры 1801, он столкнулся с маленькой девочкой, выскочившей из дома.

— Ой, сэнсэй!

— Юкико? Куда это ты собралась?

— В «Одуванчик»…

— В «Одуванчик»?! Не стоит, сейчас это не самое подходящее место для ребенка!

— Меня папа послал.

— Папа? И за чем же это, интересно?

Бригадир Фудзино подметил абсолютно точно: манера речи художника действительно надменная.

— Там должна быть тетя Судо. Папа велел ей отнести вот это! — Она легонько помахала конвертом. На нем стоял фирменный оттиск «Киностудия Тэйто», и, хотя адресат не был указан, конверт был плотно запечатан.

— Папа велел тебе отнести это госпоже Судо?

Глаза художника выкатились еще сильнее, и как раз в этот момент из дверей дома показался Нэдзу Гоити.

— Юкико, ты все еще здесь?

— Прости, папа. Это я сэнсэя встретила.

— А, господин художник! Приветствую!

Голос его прозвучал напряженно. Нэдзу строго обратился к дочери:

— Юкико, я же сказал тебе: отправляйся сию минуту, нигде не задерживайся. И никому не показывай, поняла? Передашь только самой госпоже Судо, прямо из рук в руки. Ясно?

— Да, папа… Извините, сэнсэй.

Юкико поклонилась Мидзусиме и тут же со всех ног бросилась в сторону торговых рядов. В присутствии отца девочка робела и держалась, словно котенок в чужом доме, но по характеру была резвым, жизнерадостным ребенком.