Весна варваров - Йонас Люшер

Прейзинг, непривычно утомленный после той ночи, под это гротескное и чрезвычайно ему неприятное зрелище снова заснул и потому не мог описать развитие дальнейших событий в отеле.

А там в зале ресторана открылось кризисное заседание, причем Санфорду естественным образом досталась ведущая роль, ведь почти все присутствующие до выступления на сцене Сити учились в лучших университетах мира и теперь, когда занавес упал, вспомнили годы, проведенные у груди альма-матер, и выбрали себе в вожди того, кто посвящен в высший академический сан. Санфорд не упустил случая мигом превратить ресторан в аудиторию и прочитать лекцию об альтернативных вариантах, освещая главным образом те две возможности, какие предлагала ему Саида, однако донося их до слушателей не столь сухо и однозначно. Тем не менее зал взорвался негодованием, и лишь благодаря красноречивым призывам к спокойствию и благоразумию, — впрочем, не исключено, что также и благодаря головной боли с похмелья, которой мучились большинство присутствующих, — не прозвучало первое заявление о правах, то есть не состоялся наметившийся было штурм кухни. Фатальным образом пресечение этой акции, способной сплотить ряды, имело следствием то, что призыв Санфорда к единству и солидарности в трудный час не нашел отклика, и, как только на телефоны стали приходить первые мейлы об увольнении, коллектив раскололся на мелкие ячейки, отныне искавшие разные пути и способы справиться с крушением их мира.

Вилли и Квики, оба обладавшие безошибочным чутьем на социальные барьеры, сразу сообразили, что те рухнули, и вступили в роковой мезальянс. Единодушно они придерживались мнения, что к этому делу надо подойти спокойно, а именно: обосноваться у бассейна, глотнуть пивка, а то и прыгнуть в холодную воду, чтобы преодолеть последствия вчерашней ночи. Да, а уж потом, на свежую голову, забеспокоиться. Санфорд предупреждал, что относительно бассейна Саида высказалась недвусмысленно, но на это внимания не обратили, так что к Вилли и Квики присоединился отряд из тридцати голов. На самом-то деле проведение в жизнь запрета на купание Саиде подкрепить было почти нечем. Рашид, имевший на вооружении лишь сачок, а по флангам — ласковую собаку да неуклюжих ее щенков, получил к исполнению приказ не допускать в бассейн и на пляжные лежаки никого, кроме Прейзинга, но перед лицом превосходящих сил противника он благоразумно отказался от прямого сопротивления, а после краткого словесного поединка по-над бассейном, сверкающим на солнце, когда Квики прибегнул к тому лающему арабскому, что освоил в Басре и Умм-Касре, Рашид отступил в близлежащую пальмовую рощу и принялся было постреливать оттуда зелеными финиками, но ни разу не попал в цель.

Тем временем деятельная Саида, глядя вперед, занялась сокращением убытков на период неуклонно приближающихся лишений, то есть рассчитала и на неопределенный срок отправила назад в деревню у дальнего конца оазиса почти весь персонал, наказав припомнить прежние — освоенные до знакомства с семьей Малук — способы выживания, а лучшие времена, дескать, не заставят себя ждать. Покорная прислуга в белоснежных шароварах и кителях цвета бычьей крови, зажав в руках тонюсенькие желтые конверты, потопала по домам, а в баре у бассейна ее отсутствие уже ощутил на себе Вилли, со всей мочи горланя, чтоб дали пива. Но поскольку никто не появился и не ответил на его зов, он шарахнул теннисной ракеткой по стеклу запертого холодильного шкафа для напитков и завоевал популярность среди новых друзей щедрой раздачей бутылок.

Почти синхронно многоголосый звон, писк и треск оповестили о следующей волне увольнений. На этот раз она охватила Квики и почти всю молодежь у бассейна, ведь за ним сюда последовали главным образом те, которые в Сити и так вились вокруг него целыми днями, правда, в составе возглавляемой им команды аналитиков и продавцов, команды, которая своими смелыми и хладнокровными действиями за последние годы принесла банку сотни миллионов, а теперь, когда все рухнуло, наверное, убытки во много крат выше. В то же самое время на Gracechurch Street, на шестнадцатом этаже, девушка в темно-синей узкой юбке, та самая практикантка, что сшила костюм туарега в тщетной надежде получить приглашение на свадьбу, лазила под столами в операционном зале и выдергивала, как велели, компьютеры из сети, позволяя растерянным мужчинам в дорогой одежде для досуга и с картонными коробками под мышкой пялиться на ее попку.

Приказы об увольнении оказались последними вестями с родины, достигшими пустыни. Вскоре мобильники отказались служить по назначению, потому что в свете новейших событий руководство тунисского оператора связи сочло взаимодействия по роумингу с английскими телекоммуникационными компаниями высоким риском. Обрыв каналов связи вызвал у отныне безработных разнообразнейшие чувства. Кто утирал слезы с глаз, кто разразился неудержимым истерическим смехом, кто — столь же неудержимой похабной бранью, а вот у одной худенькой брюнетки между лопатками пробежала легкая дрожь, какая в других обстоятельствах даже могла бы показаться прелестной, но то была судорога ужаса, ведь в далекой пустыне ее, считай, живьем закопали в песок. Квики — он скинул всю одежду, кроме мятых штанов, и развалясь отдыхал на лежаке — принял новость спокойно и быстрым движением, не глядя, швырнул в переливчатую синь воды ненужный уже телефон, что привело к первому на тот день кровопролитию, ибо телефон не пошел камнем вниз, а в силу плоской своей формы стал весело скакать по поверхности воды и на третьем или четвертом прыжке настиг в заплыве воспитательницу частного детского сада, до той минуты внешне чуточку напоминавшую Роми Шнайдер, и выбил ей передние зубы.

Оценив сопутствующий ущерб, Квики готовился выступить с речью, но именно в этот миг у бассейна появился бодрый и отдохнувший Прейзинг.

— Бог весть с каким трудом пытался я разобраться в этой сцене, она слилась для меня с той сценой на лондонской улице, под которую я задремал, хотя и во сне она продолжала меня преследовать. Впрочем, здесь-то солнце палило нещадно и стояла невыносимая полуденная жара. Все вокруг было залито странным, как будто ртутным светом: резко вырисовывались любые контуры, красивое и уродливое представало глазам с безжалостной ясностью и, главное, неподвижностью, напомнив мне Tableaux Vivants — живые картины во время представления Страстей Христовых в Обераммергау. На краю бассейна плакала молодая женщина, и, хотя она прижимала к губам окровавленный платок, я узнал в ней ту самую, что мне и раньше запомнилась разительным сходством с Роми Шнайдер. Две подружки хлопотали вокруг, гладили ее по мокрым волосам, уговаривали, успокаивали. Тем временем на дно бассейна нырял ее будущий жених, брокер, из английских дворян, ощупью пытаясь найти выбитые резцовые зубы; жидкие волосы липли к его вискам.

Подружки бросали сердитые взгляды в сторону Квики, но он и бровью не повел, зато произнес речь, смысл которой сводился к тому, что приближаются великие времена, и уж в одном он уверен — по всем признакам будет война, война неизбежна, а уж когда начнется, надо вновь взять в руки оружие, в крайнем случае — под знаменами Ее Величества, но еще лучше — частной охранной фирмы, а тут никому беспокоиться не надо, он всем им знает цену, он готов выступить с ними в поход, со всеми до единого. Когда требуют обстоятельства, надо выйти из операционного зала в узкие переулки Басры, на нефтепромыслы Эль-Курны, а если хотите знать его мнение — так пройти и по лесам Фландрии, и по улицам Берлина! Мы команда — раз и навсегда! Этим боевым кличем завершил он свою речь и вскинул руку с бутылкой пива. И многие вслед за ним вскинули руки и вторили его кличу, но все-таки, наверное, ради забавы. Мне хотелось на это надеяться.