Убийство по-французски - Мартин О'Брайен

— Не похоже, чтобы вы пришли сделать татуировку, — произнес мужчина, которого звали Вреш, посмотрев на Жако через зеркало, прежде чем вернуться к чтению газеты.

— Вы правы, я не за этим, — отозвался Жако.

Вреш лениво перевернул страницу. На улице, за окном студии, поток машин мчался в город или из города, на пляжи Прадо. Автобус со скрипом встал на остановке, двери с шумом открылись.

— Ну, мсье Жандарм, чем могу вам помочь?

Жако обратил внимание на акцент и на то, как быстро татуировщик узнал в нем полицейского.

— Кое-кто сказал мне, что узнал вашу работу. — Жако вынул из кармана фотографию и положил ее на прилавок.

Крутнувшись на табурете, Вреш отложил газету и подошел к столу. Взял снимок, внимательно посмотрел и начал кивать.

— Это очень непростая работа, — заметил он. — Там кожа такая пластичная, такая мягкая... Не то что руки или спина. Ее приходится растягивать, понимаете? Чтобы получить гладкую поверхность. И точно рассчитывать, иначе контуры будут размыты. И еще это может быть больно... ну, не больно, вы понимаете, как... щекотно. Трудно усидеть ровно, да?

Голос у Вреша был груб и низок, французский язык с сильным акцентом. Голландец, подумал Жако. Этот нидерландский говор — словно в горле застрял кусок камня.

— Это ваше?

— Вы слышали, что я это сказал?

— Скажем, я заметил очевидную профессиональную гордость.

Вреш еще раз взглянул на снимок, положил его на стол, вместо того чтобы передать в руки.

— И вы не ошиблись в своем наблюдении, мсье Жандарм. Дайте-ка подумать... Возможно, года полтора назад, пара сеансов. Цвета, понимаете, буквы слишком близко к... неудобно. — Вреш уставился на потолок, словно подсчитывая. Потом повернулся к Жако, посмотрел ему прямо в глаза. — Видимо, четыре-пять часов работы в общей сложности.

— Имя?

Вреш немного подумал.

— Ники? Вики? Что-то вроде этого.

— У вас есть адрес?

Вреш покачал головой:

— Платил ее приятель.

— Приятель?

— Приятель. Наличными. Сидел рядом с ней все время. — Вреш кивнул на стул. — Оба посещения. Что, знаете ли, затрудняет дело, когда мне приходится много колоть на самом высоком месте, до которого можно добраться на ноге женщины. Я имею в виду всего в нескольких сантиметрах от этого. Даже ощущаешь, как оно пахнет. Понимаете, о чем я?.. — Вреш улыбнулся. — А тут приятель наблюдает. Я вам скажу...

— А что насчет приятеля?

— Адреса, простите, нет. — Вреш покачал головой. — Но я знаю, кто он.

— И это?.. — быстро спросил Жако, наблюдая, как татуировщик вернулся на свое место и взял в руки газету, словно сказал все, что хотел.

— Его зовут Карно.

— А имя?

— Жан. Жан Карно. — Вреш устроился поудобней. — Его здесь регулярно встречаешь, знаете. Молодой парень. Но жесткий. Настоящий громила. Раньше нанимался вышибалой на Кур-Жюльен, потом переехал. Частный охранник. Что-то в этом роде. И еще устраивает всякие сомнительные дела. Хотите чего-нибудь, он достанет. Если цена подойдет. И на него всегда работает парочка девушек. Своего рода побочный приработок. Думаю, она была одной из них. Очень симпатичная... очень-очень сексуальная, понимаете?

— Что-нибудь еще?

Вреш немного подумал.

— Я помню, пока я работал, она говорила о каких-то снимках, которые сама сделала. Для Интернета, для порносайтов. Звучало так, словно это он все устроил. Она говорила так, как будто была ими очень довольна.

Жако потянулся за фото, взял его со стойки и положил в карман.

— А если бы мне нужно было найти этого Карно? С чего начать?

Кушо постоял в дверях. Его тело было словно поделено на две части светом и тенью. На коже лица и шеи все еще ощущалась высохшая соль от утреннего выезда с Рэссаком на «Плуто». Окунув пальцы в святую воду и подержав их там дольше, чем нужно, он посмотрел вперед, вдоль прохода к алтарю, обложенному камнем, и на окно с витражом, расположенное за ним. Затем он обтер пальцы о край сосуда и быстро приложил ко лбу и сердцу. Прохладная жидкость струйкой потекла между глаз прежде, чем он успел смахнуть ее ладонью.

Ощущение было приятным — эта насыщенность, стекающая с него, прокладывающая дорожку через соль. Властная. Властная и Богом данная.

Он поднес мокрые пальцы к губам, поцеловал костяшки и повернул налево, к боковому приделу. Подойдя к алтарю святой Матильды с его скромным алтарным покровом и прикрытой атласными занавесками исповедальной кабинкой, пристроенной сбоку, он преклонил колена, второй раз перекрестился и сел на одну из четырех предназначенных для пришедших покаяться скамеечек. Он находился там один. Ему был слышен шепот, доносящийся из-за занавески исповедальни, видны толстые лодыжки, приспущенные чулки и массивные коричневые туфли. Теперь недолго, подумал он, отодвинув коврик и опускаясь коленями на каменный пол. Закрыв глаза и сложив руки, он склонил голову в молитве.

Из всех известных ему церквей эта была любимой — с узким нефом спокойная каменная базилика в нескольких кварталах от порта Касиса. Какое одухотворенное покойное место, всегда думал он. Какое славное, мирное убежище. Колонны с фасками, уходящие в паутину простого ребристого свода, каменные полы, отполированные и блестящие, неподвижный, застоявшийся воздух, пронизанный ароматом коптящих свечей, горячего воска и ладана. Он мог сидеть там часами и делал это, когда Рэссак поручал ему что-то по-настоящему плохое, что-то глубоко проникающее и сжимающее душу.

Кушо знал — проблема в том, что он не в силах что-либо с этим поделать. Когда Рэссак чего-то хотел, он ощущал лишь внезапный порыв исполнить, давящее, необоримое желание подчиниться и угодить. Везде, кроме этого места, где колени обжигал холод каменных плит. Здесь есть сила отказать хозяину, есть воля противостоять искушению. Здесь холодная вера и крепость. И всегда, когда он вновь выходил на солнечный свет, в нем возникала горячая решимость изменить жизнь.

Освобождение. В работе, которой занимался Кушо, ничего подобного не было. Все дело в том, что его решимость, похоже, никогда не сохраняется дольше нескольких дней — лишь до того момента, как Рэссак позовет его, скажет, что надо, и все начинается сначала.

Колыхнувшись пропахшим мускусом атласом и затрещав деревянными кольцами, занавески исповедальни раздвинулись, и Кушо услышал, как на каменных плитах раздался приглушенный звук шагов старой женщины. С шарфом на голове, она тяжело опустилась на скамейку напротив него и принялась перебирать четки.

Момент пришел. Поднявшись на ноги и ощущая боль в коленях, Кушо сделал шаг от скамейки к исповедальне. Задвинув за собой занавески — обшитое панелями пространство еще хранило оставшийся от старухи запах лаванды, — он устроился в темноте. С сухим щелчком открылось оконце. Он набрал в грудь воздуха, поцеловал пальцы и заговорил: