Голова Якова - Любко Дереш

– Я же сказал: не подходи. Это тебя не касается. Он – не твоя семья. Он – моя семья. Это ты освободила мамину комнату без моего разрешения?

– Да, я там…

– Большое спасибо.

– …занималась йогой…

– Ты не против теперь заниматься йогой в другом месте?

Матвей одним движением опрокинул стул с Яковом на задние ножки.

– Вы общайтесь, общайтесь… А мы с бра том пойдем писать симфонию.

И Матвей потащил стул с Яковом к лестнице.

– Яков, ты не представляешь, как мне неприятно это делать. Неприятно… и тяжело… – кряхтел Матвей, втаскивая стул с братом по лестнице. – Мне очень, очень жаль, что это происходит. Я так и знал, что ты выкинешь какой-то фокус.

– Да какой фокус? Вы делаете мировые катастрофы! Вы устраиваете геноцид!

– Не преувеличивай наших заслуг, Яков. Я делаю это для твоего же блага. Солипсист хренов, – сказал Матвей, затаскивая стул в мамину комнату. – Тебя что, для этого папа с мамой сделали? Так, и чтобы никаких глупостей мне. Нож очень острый. Я волнуюсь. Я могу психануть.

Матвей разрезал липкую ленту и выдернул из-под Якова стул. Тот повалился на пол.

– Сделай то, что должен сделать, и живи достойной жизнью! – сказал Матвей уже на пороге, держа в руках нож и стул. Вышел и закрыл дверь с другой стороны на ключ.

– Я что, кровью должен вам на стенах писать симфонию? – прокричал Яков ему вслед. – Тут ничего нет.

Через некоторое время дверь открылась, и Матвей бросил в комнату горсть маркеров.

1

Вся компания сидела тихо.

– Ты, – сказал Матвей Майе. – Я тебя знаю. Можешь оставаться. Чтобы никаких поджогов дома. Найду твоих родителей и сожгу их дом, чтоб ты понимала. Чтоб никаких, поняла? Это тебе не романтическое кино. Никаких подкопов, тайного освобождения, никаких покушений на главного надзирателя. Завтра мне нужно съездить в Киев. Я приеду и проверю, не было ли диверсий. И проверю, что там наш маэстро. На хлеб и воду его. Ты отвечаешь за него, уяснила?

Майя поняла, что настал момент, по которому она плакала, когда слушала Мари Лафоре, когда думала про Львов. И от ее решения зависит все.

Ей уже давно не пятнадцать, не шестнадцать, не восемнадцать, а она все равно лажает. Есть жизнь, которую нужно прожить, и лучшее, что можно с ней сделать, – это позволить ей происходить.

Поняв это, Майя, вплоть до сегодняшнего дня, ставила вновь и вновь один и тот же диск – нью-эйдлсевский сборник с песнями Оливера Шанти, Китаро, Вангелиса и других композиторов, чья музыка отвечала мотиву океанической любви.

В конце концов, Йоланта действительно девочка для секса. Не больше. Достаточно посмотреть на нее, на ее манеру краситься и одеваться – это какой-то эскорт сервис, а не человек.

С Матвеем Майя держала дистанцию еще в Киеве, с той поры, когда он попытался ею овладеть на йога-студии.

В Зазеркалье оставался только Иван. Он лучшим образом подходил для того, чтобы разрядить эмоции.

Эмоции нагромождались.

Их становилось тем больше, чем сильнее Майя старалась разобраться в себе и в том, что с ней происходит.

Уже не вспомнить, какой это был день по майянскому календарю, когда Майе довелось встречать Богуса одной за завтраком. Скорее всего, это был день флейты – день выдохов в одиночестве: вздохов от грусти, усталых вздохов, вздохов по любимому. А еще вздохов от труда, от оргазма без партнера, от курения голубого лотоса, от облегчения и от бестолково потраченного дня. Майя поняла, что флейты – ее астрологический знак в космосе Якова. При воспоминании о Якове становилось одиноко.

Одиноко встречать Богуса выпало как раз на флейты.

Майя учила с Иваном уроки, потому что решила заменить ему мать. Она много читала, знала, что это перенос, понимала, что здесь замешаны воспоминания об Анатолии. Ничего больше сделать с этим не могла.

Она потеряла свой путь еще там, в детстве. А блуждать в потемках больше сил не было.

Она поставила все на Якова и считала, что он приведет ее назад, к началу всего. Туда, где она утратила себя.

Где есть смысл, более сильный, чем год 2012, туда, где есть ради чего жить и есть за что умирать. Где есть нечто большее, чем нейрофизиологические реакции, и где не обязательно должно произойти то, что она увидела во снах и растолковала по жестам и взглядам.

Но завтра она будет плакать не из-за печального содержания своих снов. Утром она разберется в символах своего сновидения, сделает выводы – и ничего не изменится. Майя знала это и ничего не могла предпринять. Она падала.

Майя зажгла ароматическую палочку. На упаковке с палочками она прочитала девиз фирмы – лучший рекламный слоган за всю историю человечества. «Everyone has a reason to pray – у каждого есть причина помолиться». Разве не фантастика? 5

Она заметила в себе склонность брать над ним верх. С Иваном у нее было неоспоримое преимущество – ведь кто он такой? Ему едва исполнилось четырнадцать, представитель нарциссического поколения эмо. Не слышал про гештальт-терапию и Уилбера, не добирался до Юнга и Грофа, не задумывался, что со всем этим потом делать.

Майя видела сценарий их взаимодействия, пыталась выйти из него и понимала, что сама же хочет еще.

Она подтягивала свой английский видеолекциями Кена Уилбера с YouTube. Лекция, которую они смотрели, была посвящена высшим холонам эволютивного проекта – тонкому и причинному уровням. Для Ивана эта лекция была обречена на непонимание, и Майя ждала, когда тот выкажет недовольство. Он сопел, но переводил предложение за предложением вслух, останавливая фильм на несколько секунд.

– Each of you has the sense of "I am", and recognition of I-am-ness signifies the presence of Big Mind, – говорил маленький Кен Уилбер с монитора.

– «Каждый из вас имеет… смысл»…

– Ощущение или переживание, – подсказывала Майя.

– «…имеет ощущение или переживание»… оф… «переживание "я есть" и»… не разобрал.

– «И распознание состояния Самости обозначает присутствие Великого Сознания». Слушай внимательнее. – Майя пустила видео дальше.

– You're aware of your own I-am-ness right now. It's the unavailable guide to big mind, and the only way to this is to be aware of the only think – the presence of I am… I am… I am… I am… I am… I am… I am… I am… I am… I am… I am…

– Заело, – прокомментировал Иван.

Майя с раскрытым ртом смотрела на экран.

Экран дергался в петле, голос Кена Уилбера повторял из колонок: