Егор - Мариэтта Чудакова

Вообще-то так в жизни бывает, и ничего тут не поделаешь. Вот Егору не симпатичен, даже, пожалуй, ан-ти-па-тичен один человек – после того, как топил котенка.

Но как может быть антипатична целая нация? Не может же быть, чтобы все до одного ирландцы делали что-то точно плохое?

.. Через много лет, когда Егорка давно уже был Егором Тимуровичем, замечательно умный и еще очень остроумный – а это не так часто соединяется в одном человеке —

Михаил Жванецкий (вскоре они познакомятся и очень понравятся друг другу) написал рассказ «Этнические конфликты» – вот как раз про это.

«Чувство национального выбора тонкая вещь. Почему комары не вызывают отвращения, а тараканы вызывают? Хотя комары налетают, пьют самое дорогое, а тараканы просто противные. Противные, отвратные, и всё.

Куда бы они ни побежали, откуда бы ни выбежали, все с криком за ними. А комары… Хорошо, чтобы не было. Но если есть, ну пусть, ну что делать, в обществе все должны быть. Кроме тараканов, конечно.

Тигров любим, шакалов нет. Хотя тигр подкрадется, набросится, разорвет… А шакал? Кто слышал, чтоб кого-то разорвал шакал? За что мы его ненавидим? Противный. Да. А тот красавец полосатый – убийца, это доказано. И еще на территорию претендует. Ничего, пусть будет среди нас. А шакалов гнать».

«Где логика?» – вопрошает всех Жванецкий. Резонно, правильно, по делу вопрошает.

И продолжает спрашивать – очень даже, как говорится, в тему:

«Шакал разве виноват? В своем обществе он разве противный? Он такой, как все. Это когда он попадает в другое общество, там он кажется противным».

Ах, какие же умные, точные суждения!..

«.. Но если мама смотрит на себя в зеркало или на своих детей, разве они ей кажутся противными, как нам? Или она себе в молодости казалась ужасной? С горбом, клыками, какая есть на самом деле. Да нет. Нормальная».

А вот и о том, как другие (хотя бы и шакалы) смотрят на нас самих:

«Им тоже противно, что мы торчим вертикально, шерсть носим только на голове. А вместо клыков протезы. И подкрасться толком ни к кому не можем. А падаль едим так же, как они, и еще ее варим для чего-то. А очки? А животы? Мы очень противные в обществе шакалов. Я уж не говорю о том, что разговор не сумеем поддержать».

И под конец – вывод:

«У всех есть и нежность, и любовь, и страдания.

Так что в национальном вопросе нужно быть очень осторожным».

.. Вообще книжка «Всадник без головы» была что надо. Егорка не хотел, чтоб она кончалась. Некоторые страницы он потихоньку читал вслух, на разные голоса.

«Так вот, мисс Луиза, когда старик Стумп спускает курок, пуля редко летит мимо цели. Я знал, что попал в этого прохвоста. Стрелять-то пришлось издалека, и пуля была уже на излете, но я знал, что она его зацепила. Я видел, как он дернулся, и подумал: “Если только в той шкуре не пробито дыры, то я готов поменяться с нею своей”».

Когда никто не видел, Егор надевал свою военную форму, становился перед большим зеркалом, клал руку на рукоять кортика и произносил с выражением попеременно две фразы – он не мог выбрать, какая ему нравилась больше: «Помните, мистер Колхаун, вы в Техасе, а не на Миссисипи!» Или:«… когда старик Стумп спускает курок, пуля редко летит мимо цели!»

И еще ему очень нравилось вот это:

«.. Он ехал за Кассием Колхауном, не стараясь держать его в поле своего зрения.

Зачем? Покрытая росой трава была для старого следопыта чистым листом, а следы серого мустанга шрифтом, таким же четким, как строки напечатанной книги.

И он легко читал эти строки, когда его лошадь бежала рысью и даже галопом».

Егорка точно не был завистливым.

…Знаете таких ребят, которые всем завидуют? Такие бывают. Хотя и редко. Такой до тех пор не успокоится, пока ваш новый DVD-проигрыватель (которого у него самого нет и не предвидится, потому что его родители посчитали это ненужным и дорогим баловством) не сломается! Да так, что ремонту не подлежит!.. Знаете таких ребят? Ну, если вы таких не знаете, тогда мы сами вам завидуем!

Так вот, Егор никогда никому не завидовал. И не потому вовсе, что родители ему в основном всегда покупали то немногое, что он хотел иметь. Не поэтому. Ведь завистливый-то человек всегда найдет чему завидовать. Потому что обязательно у кого-то окажется что-нибудь такое, чего нет у вас! Обязательно!

Нет, Егорке, можем мы сказать, повезло. Он просто не знал этого темного, мрачного чувства – зависти.

Ему только предстояло это узнать. Очень-очень нескоро – через 30–40 лет. Но зато в такой мере, что он так до конца и не поверит, что это на самом деле возможно.

Он останется при детском убеждении, что зависть – это такое мимолетное, быстро проходящее чувство. Например, когда было ему четыре или пять лет, еще в Москве, увидел он во дворе мальчика на самокате новой модели. Тот прямо летел по тротуару, отчаянно отталкиваясь от него одной ногой. Увидел – и подумал: «Здорово! Вот бы мне такой!» Ну и что? Ну и всё. К вечеру прошло, как насморк. Даже просить у отца не стал.

Ему так и не узнать, что зависть, с которой человек вовремя не справился, может разрастись во всепоглощающее, слепящее чувство. И оно уже само начинает управлять человеком. И может толкать его на ужасные, позорные поступки.

Егор – как всякий по-настоящему талантливый человек (а именно эти люди и не дают спокойно спать завистникам) – так никогда и не сумеет поверить, что это недостойное чувство может стать для кого-то содержанием жизни. И даже в конце концов может потеснить вполне доброкачественную собственную профессиональную работу.

Заставить писать и писать статьи с одной-единственной целью – обличить и разоблачить бывшего коллегу. Убедить, наконец, всех и каждого, доказать всему свету, что – нет! Нет! Неправда! Слава того, другого человека – не заслужена! Тот ничего особенного не сделал! Он ничем не талантливее, не лучше, а наоборот, хуже, хуже меня! Меня, который пишет сейчас эту продиктованную завистью статью о том, удачливом, и разносит его в пух и прах…

Ничего этого Егорка не знает и не представляет себе – ни в детстве, ни в юности, ни в зрелые годы. Правда, когда он будет учиться в 10-м классе, их несравненная учительница литературы Ирина Данииловна, не обращая внимания на школьную программу и не боясь никого (а тогда, в так называемые «брежневские» годы, очень даже можно было бояться так называемых неприятностей), будет читать с ними «Мастера и Маргариту» Булгакова. И там Егор наткнется на блестящее изображение Завистника.

Михаил Булгаков знал в этом толк. Он сам рано столкнулся с завистью. Дело в том, что «Дни Турбиных» – поставленная знаменитым МХАТом пьеса никому неведомого автора – принесла ему ошеломительную славу.