Анна Павлова. Десять лет из жизни звезды русского балета - Харкурт Альджеранов

Время потихоньку проходило за чтением хороших книг, изучением польского языка и игрой в карты. Однажды вечером, по-видимому, кто-то решил сыграть глупую шутку, хотя никто так и не узнал, что же в точности произошло. Собираясь лечь в постель, я не смог найти ни чехла для пижамы, ни пижамных брюк, только куртку – пришлось искать другую пару. На следующее утро стюард нашел мой чехол от пижамы в корзине для грязного белья, а в ней лежала отвратительная вульгарная ночная сорочка в оборочках! К счастью, никто не предъявил на нее свои права. В то же время одна из девушек нашла мою пижаму в своей постели. Думаю, стюард решил немного оживить путешествие, чтобы время потекло быстрее.

Вскоре мы оказались в Британской Колумбии, и, пожалуй, за все свое долгое путешествие я не видел более красивого края. Окна вагона были открыты, и мы ощущали аромат сосен. Озера и ручьи, отражающие отблески деревьев, порой выглядели темно-зелеными, иногда становились светлее, принимая вид мыльного камня, или обретали цвет бирюзового неба. Время от времени мы проезжали мимо лесов мертвых деревьев с их таинственной призрачной атмосферой, через большие парки у подножия гор. Подлинный праздник пейзажей!

Но самым замечательным было приехать в Ванкувер и сойти с поезда. Мне кажется, что проехать более четырех дней в одном поезде через любую страну непосильно для человека. Мы не осматривали достопримечательностей в Ванкувере – были слишком заняты пакетами «Лакс»[27], свертками грязного белья и прочими хозяйственными делами, которые необходимо было сделать перед поездкой в Токио. Самое впечатляющее, что мог предложить нам Ванкувер, была величественная гражданская процессия. Казалось, она продолжалась несколько часов, но мы с восторгом стояли на тротуаре и одобрительными возгласами встречали все достойное нашего внимания. Сначала прошел оркестр дудочников, играющих на свирелях, за которыми следовали ряды полицейских и различных чиновников довольно мрачного вида. За ними шли мусорщики, за которыми на протяжении нескольких миль тянулись тележки для мусора, украшенные флагами и цветами. Затем «Служба по содержанию тротуаров и строительный департамент» – иными словами, все имеющиеся в наличии землекопы, надевшие свои лучшие костюмы. За ними шли учителя, работники департамента водопроводных сооружений, ведомства сточных вод, городских яслей, департамента парков. Грандиозный финал сопровождался пожарными машинами. Так много всего для Ванкувера, города, который вскоре станет одним из моих любимых.

Я хотел взять несколько книг, чтобы читать их на пароходе, и по какой-то причине выбрал «Пер Гюнта» и «Привидения»[28]. Я прочел «Привидения» до того, как мы сели на пароход, и часто цитировал «Я хочу солнце». Какая грустная история. Мы взошли на борт «Императрицы Канады» в самом конце августа, и я с изумлением обнаружил, что прошел целый год с тех пор, как я присоединился к труппе Павловой. Неужели такое возможно? Так много времени прошло в поездах, а также за упражнениями, репетициями и спектаклями, что я, похоже, полностью потерял счет неделям и месяцам. Каждое утро на борту теплохода мы практиковались, в наше распоряжение был предоставлен гимнастический зал первого класса. Мы были немного шокированы, обнаружив в каюте первого класса японца, но вскоре пришли к выводу, что это абсолютно нормальный человек, хотя и с желтой кожей. Мои польские друзья и я не слишком задумывались о японцах – просто смотрели на них, как на каких-то туземцев. А на теплоходе служили китайские стюарды, и мысль об этом казалась мне отвратительной до тех пор, пока я не понял, что они лучшие стюарды в мире.

Япония представляла собой настоящее приключение. Даже мадам никогда прежде не бывала в Японии и явно с нетерпением ожидала поездки. Среди труппы стали, как всегда, распространяться безумные слухи. Кто-то утверждал, будто после Токио мы поедем в Харбин – «совершенно дикое место», а затем в Пекин. Я на время прекратил занятия польским языком и принялся изучать японский. Я решил учить по десять слов в день, и мне посчастливилось подружиться с японским мальчиком, возвращавшимся домой со своим английским учителем. Ричарду С. Хирейбу было суждено стать моим добрым другом, и впоследствии мы много лет переписывались. После долгих двух недель, проведенных на теплоходе, мы прибыли в Йокогаму. Нашим первым представлением о Японии стал закат солнца, больше похожий на живописную открытку или рекламный туристический проспект, а не на настоящий: серая извилистая береговая линия и огромное ярко-оранжевое солнце, медленно опускающееся за серые горы. После нескольких холодных дней на море мы вдруг обнаружили, что стало намного теплее, нам стало интересно, что нас ждет по прибытии.

Было очень жарко. Но самое удивительное, как только мы сошли с теплохода, обнаружили, что Япония слишком похожа на Японию. Я предполагал, что местный японский колорит в основном не сохранился и что Токио будет представлять собой своего рода Нью-Йорк с легкими восточными чертами то тут, то там, но все оказалось по-иному, а именно так, как я представлял себе Японию, когда был маленьким мальчиком и впервые увидел ее на картинках. Тот же желтый песок и грубая блеклая трава, те же вулканические холмы на линии горизонта и дома с бумажными окнами и деревянной черепицей. Практически все женщины были в кимоно, да и многие мужчины тоже, улицы заполняли рикши; кули носили грибовидные шляпы и яркую одежду цвета индиго с каллиграфически напечатанным на ней названием фирмы в красных, белых и черных тонах. Женщины несли детей на спине, все оставляли сандалии на веранде, прежде чем войти в дом. В Токио нас встретила большая толпа гейш с букетами. Они проводили нас к целой флотилии такси и рикш, которые отвезли нас по довольно грязным дорогам в ультрасовременный «Империал-отель».

Несмотря на репетиции, которые начались немедленно, я нашел время принять приглашение моего японского друга Дика поехать в знаменитый парк удовольствий Кагэцуэн. И снова это была Япония ярких открыток и календарей – маленькие горбатые мостики, ивы, склонившиеся над водой, искривленные миниатюрные ели, каменные фонари, перголы, покрытые цветами. А чтобы в полной мере убедить нас в том, что мы имеем все преимущества Востока и Запада, светила полная луна, огромная и золотистая, и протянулась гирлянда электрических огней, которые можно было сравнить только с иллюминацией Блэкпула, но она была сделана с большим вкусом. Там был хороший ресторан и прелестная танцевальная площадка. Странно, но в Японии нам удавалось довольно много танцевать бальные танцы, хотя, пожалуй, у нас там было меньше свободного времени, чем где-либо еще. Это было похоже на пребывание в Италии, мы жили искусством и солнечным светом. Несмотря на жару, а мы потели, даже просто сидя неподвижно на полу, репетировали подолгу, часто начиная в половине десятого утра. Мы приступили к работе на сцене «Империал-театра», где выступала и труппа театра Кабуки. Нам предстояло разучить новые балеты: «Пробуждение Флоры» и «Заколдованное озеро», но утро пролетало незаметно, и в час дня наша репетиция прерывалась ударами барабана, созывающего японских рабочих сцены. Они сбегались со всех сторон, чтобы подготовить сцену к драме Кабуки, которая начиналась около двух часов и продолжалась до пяти или шести – довольно короткое представление по японским меркам. Просить нас прекратить занятия было столь же бессмысленно, как попросить солнце встать на пять минут позже. Мы, европейцы, переходили в репетиционный зал и продолжали репетировать. Хотя сам театр выдержан в европейском стиле, репетиционный зал был полностью японским. На окнах скользящие шторы, а полы покрыты красивыми соломенными циновками – татами. Стульев, разумеется, не было, только подушки на полу. Сцена, сконструированная из специального дерева, чрезвычайно твердая и скользкая, находилась в середине комнаты, на несколько футов возвышаясь над полом. Привыкнув к этому новшеству, мы даже нашли там некоторые преимущества, поскольку любой малейший промах становился виден Пиановскому или самой мадам.