Любовь вслепую - Вероника Мелан

докатилась до меня, я прокляла.

– Твоя эмпатия отключаема, ведь так? Ты не чувствуешь людей, когда не хочешь их чувствовать. Мои «руки» отключаемы тоже, я не использую эту…особенность…постоянно.

– Дальше что?

– Но я прошу тебя сейчас меня коснуться. Почувствовать то, что у меня внутри.

Я растерялась. Обычный процесс конфликта с мужчиной выглядит не так – люди просто высказывают друг другу претензии и швыряются, как камнями, точками зрения.

– Зачем мне тебя чувствовать?

Он молчал.

После пояснил неохотно:

– Ты найдешь ответы на свои вопросы.

– У меня нет…

– Поймешь, что твоя обида на меня…напрасна.

Интересно, что такого я могу уловить, что моя обида испарится?

Я не двигалась с места, думала. Конечно, я могу его не касаться, мы просто пойдем дальше, я буду продолжать обижаться, Пью будет спотыкаться следом. Я буду стараться его не видеть, он будет стараться не чувствовать мою злость. И все никак не получается сосредоточиться на доме. Вот же блин… Плюс еще неуместное женское любопытство. Оно проснулось, как кошка, приоткрыло один глаз. И глаз этот проклятый уже не закроешь.

– Один раз.

(Clarei, Mxze – Manipulate)

Я протянула руку, и он взял мою своей. Прижал ее к центру своей груди – очень открытый жест, трогательный.

– Чувствуй, – произнес тихо.

Я сосредоточилась на чужом теле, чужих эмоциях – мне было интересно. Мне хотелось в них занырнуть, хотелось понять, что происходит у Эггерта внутри. И первым, на что я наткнулась, было смятение. От некой потери контроля, беспомощность наложилась на беспомощность, недоверие к самому себе, удивление, растерянность…

– Смятение. Откуда оно?

– Посмотри сама.

Я продвинулась чуть глубже. Эмпат – не телепат, он не может читать мысли, не может отследить момент или причину появления той или иной эмоции, но может отчетливо ее уловить. Я касалась чужого смятения как ниточки, ведущей куда-то еще. Снаружи на меня смотрели почти равнодушные глаза Эггерта, а внутри… А внутри я увидела еще один его взгляд – мне прямо в душу. Теплый взгляд, чрезвычайно ласковый.

– Я тебе…нравлюсь, – прошептала я удивленно.

– Хорошо, что ты увидела это сама.

Отсюда и смятение: наверное, я нравилась ему больше, чем Пью логически желал. Ведь мы действительно, по-своему, были врагами. Ну, или друзьями не были точно. А тут очень глубокая симпатия, и он потерял над ней контроль.

Теперь в замешательство впала я.

– Почему…тогда…вчера…, – сложно было говорить об этом прямо, – ты не воспользовался ситуацией?

И сама же ответила: может быть, именно поэтому. Побоялся после запутаться в себе еще больше. Физическая связь сближает людей, толкает их раскрыться.

– Тогда бы я не позволил тебе спать до утра, – конечно, он попытался отшутиться. Однако его эмоции были глубже, сложнее. – Сегодня я ситуацией воспользуюсь.

Руку от его груди я отдернула.

– Кто бы тебе позволил сегодня! Все, господин хороший, поезд ушел.

Я крысилась, я ворчала, но он знал, что я почувствовала все, что мне было нужно. Я тоже это знала. Я не могла забыть тот его внутренний взгляд – очень открытый, настоящий, полный глубины. Это были чувства. Те, которые зарождаются у людей при взаимной симпатии, те самые, которые способны перерасти…в любовь. Хотелось, вопреки всему, еще раз положить на его грудь руку, ощутить все это еще раз. Закутаться в Пью, ощутить, что он открылся, позволил мне в себя закутаться. Уже моментом позже я отметила, что в пластах ниже у Эггерта лежала боль – много боли. И ощутилась она мне обугленной кожей, которая еще шипела. Будто ее прижгли раскаленной палкой, будто пытали…

Я потерла лоб. Боль была у всех – в той или иной степени. Не такая сильная, как у него, конечно, но сейчас мое внимание соскользнуло с неё обратно на мысли о его симпатии.

Эггерт молчал, позволял мне осмыслить увиденное.

– Не будешь больше убегать от меня?

Я все еще брыкалась как строптивая лошадь.

– Но и трогать себя не позволю.

Мне нравилось, как вздрагивали в преддверии улыбки его губы.

– Я уже понял, что сегодня мне придется «стараться».

– Точно.

– Что ж, я буду использовать все разрешенные и запрещенные методы, чтобы приблизиться к тебе.

Моя обида, он был прав, испарялась как ненужный более туман на рассвете. Побаловались, и хватит. Теперь хотелось совершенно другого – флирта, мягкого сближения, радости. Я ему нравилась – меня эта мысль неожиданно сильно обрадовала. Я нравилась Эггерту. Боже, хотелось кружиться – теперь кошка внутри меня проснулась окончательно, выгнула спину и довольно точила когти. Мур, поиграем.

– Это какие, например?

– Буду отставать, спотыкаться еще…

– Ах ты хитрец!

– Страдать от жажды, давить на жалость.

О, у него отлично получалось: стоило Пью беспомощно взмахнуть рукой, и я бежала на выручку.

– Что-что, а давить ты умеешь.

– Когда-то умел. Очень хорошо.

Еще одна фраза из прошлого. Вынырнула сквозь завесу времени и мистического тумана и исчезла.

Наверное, я расслабилась, потому что не попыталась отпрянуть, когда Эггерт коснулся подушечками пальцев моего лица. Провел по подбородку; я смотрела на его губы; в который раз потерялся лабиринт, исчезли листья. С осторожным, немешающим любопытством, наблюдал за нами ИИ – кажется, его присутствие в моей жизни стало привычным.

Поцелуй, случившийся через секунду, стал естественным продолжением внутренних желаний. Он был медленным, он был чувственным, он был знаком, предупреждающим тебя, что в магазине полно вкусностей, что входить туда значит объесться, значит потерять волю и поддаться всем своим соблазнительным хотелкам. После Эггерт сделал то, что не сделал вчера: провел по моим губам большим пальцем, после неглубоко, но очень чувственно погрузил его мне в рот. И сразу отреагировал сладким узлом живот и слабостью – колени. Вот оно… Вот что я желала ощутить вчера.

Из сладкой ловушки я вырвалась первой.

– Не обольщайся, что тебе будет легко.

Обиженные девочки не сдаются так просто.

Вместо ответа он поцеловал еще раз – я чувствовала, как распрягается его стальная подпруга, расстегиваются сдерживающие ремни. Господи, я могла бы целоваться с ним весь день. Слишком ласковые губы, слишком чувственные, слишком притягательна внутренняя сталь – я опять соскальзывала в пропасть.

– Я дам тебе десять секунд на то, чтобы двинуться вперед. Или…

– Или что?

– Я сделаю то, что не сделал вчера, прямо здесь, на траве.

Мне было смешно. Мне было хорошо. Мне было весело – досчитав до восьми, я двинулась вперед.

На этой траве он меня не получит.

(Esperanza – Amadeus)

Я больше не шла вперед – мы шагали рядом, я держала Эггерта за руку. И, кажется, я впервые в жизни была счастлива. Я соскучилась по этому счастью, я чувствовала его в теле, в собственных мыслях, оно текло в меня через чужую теплую ладонь и передавалось обратно ей же.

Не знаю, желала ли я раньше нравиться кому-то так явно, так откровенно – скорее всего, нет. Нравилась – хорошо, не нравилась – «идите в зад». Но ощущать то, что я нравлюсь Пью, было чрезвычайно приятно. Вот теперь я отчетливо видела в голове выход из лабиринта, распахнувшиеся наконец двери коридора. Где-то там будут покатый холм и домик внизу.

– О чем ты думаешь? – спросили меня. – Что создаешь?

– Выход из лабиринта. И дом у подножия холма.

– Ты именно о нем мечтаешь?

– Да. И всегда мечтала. Еще с тех пор, как была маленькой. В таком жили мои дед с бабкой, во Втором Районе, в Гринхилле. Нам пришлось его продать, когда, …в общем, когда стало тяжело.

«И доступ во Второй Район закрылся».

– Опиши мне этот домик.

Я улыбалась.

– Черепичная крыша, уютные комнаты. Цветочные занавески, палисадник у крыльца, лавочка… Когда-нибудь я накоплю на такой в реальности. Наворую, заработаю… Неважно. А о чем мечтаешь ты?

Я не ожидала, что Пью ответит чем-то, помимо шутки, но голос его прозвучал серьезно, глухо.

– О том, чтобы меня больше никогда не предавали.

И та боль, которую я