Крушение - Эмили Бликер

– Да, но… – приготовилась спорить Лиллиан, когда он наклонился вперед.

Их губы встретились и прильнули друг к другу идеально, как всегда, так что тепло разлилось у нее в груди, пробежало по рукам и ногам до самых кончиков пальцев, и она почувствовала, как его сердце стучит прямо за этими пятнами у него на рубашке. Джерри взял ее за плечи и опрокинул на усыпанную бумагами кровать, так, что она только хихикнула ему в горячие губы. И когда они скользнули по ее шее сначала к плечу, а потом повели агрессивную атаку на самую линию выреза, все мысли, с самого утра хаотически метавшиеся у нее в голове, вдруг оставили ее, и в памяти осталось лишь одно – она дома.

Где-то в южной части Тихого океана

Тепло просачивается через мою футболку, пробуждая меня от того прерывистого сна, в который я погрузилась ночью. Вместе с сознанием пульсирующими толчками возвращается память. Воспоминания о катастрофе плещутся вокруг, норовя затопить меня, яркие, точно цифровое видео высокого разрешения. Яростно кренится самолет, Тереза с хрустом ударяется о потолок всем телом, струя крови, густой и горячей, стекает по лицу Маргарет, дикий взгляд Кента отдает безумием. Стоит мне задержаться мыслью на каком-то одном из кадров, как другие начинают с бешеной скоростью прокручиваться в моем мозгу, заставляя меня переживать изображенные на них мгновения снова и снова.

Но я не хочу воспоминаний – по крайней мере таких. Они слишком болезненны, слишком свежи. И я стремительно проматываю ленту памяти вперед, к тем часам, когда над нами висела серая сетка дождя, казавшегося бесконечным, а мы дрожали под ней, немые, холодные, мокрые. Память милостиво не сохранила почти никаких подробностей того времени – помню лишь клацанье собственных зубов на фоне раскатов грома и шума волн. Вот и хорошо.

Но теперь откуда-то с высоты бьют солнечные лучи, и я понятия не имею, сколько времени прошло после катастрофы. Солнце припекает мне кожу – это хорошо, значит, я жива, но, с другой стороны, это означает также и то, что нас не спасли. Глаза начинает покалывать: похоже, они пытаются превратить в слезы то, что еще осталось в моем теле жидкого. Солнце настырно лезет в глаза: даже сквозь сомкнутые веки оно ярко-желтое и ужасно горячее. Вот и причина номер пятьдесят семь, почему глаза надо продолжать держать закрытыми.

Жалко, что мысли так стремительно несутся куда-то в голове, поскальзываясь на разных там «если бы» и «а вдруг», которые я давно стараюсь держать от себя подальше. И тут я наталкиваюсь на ощущение, от которого кровь стынет в моих жилах, и я просыпаюсь окончательно. Мои колени пусты. На них нет Маргарет.

Вплоть до самых последних путаных мгновений перед тем, как черное непроницаемое покрывало сна окутало меня, я радовалась, что ее голова давит мне на колени. Теперь там пусто и легко, но эта легкость тревожнее прежней тяжести – помню, я уже испытала такое однажды, с Джошем, когда он только родился и я впервые взяла его на руки, зная, что есть прямое соответствие между этой тяжестью у меня на руках и пустотой в моей утробе. Я должна найти ее, привезти домой и похоронить рядом с Чарли.

Усилием воли я поднимаю пылающие веки, чувствуя, как под ними перекатываются песчинки, царапая мне глазные яблоки. Нет, это не песок, просто лишенная привычной слезной смазки изнанка век причиняет боль моим глазам. Неужели я уже потеряла так много жидкости?

Я долго и часто моргаю, привыкая держать глаза открытыми. Но и тогда прямое беспощадное солнце ослепляет меня; я как крот, вылезший из безопасности своих подземных тоннелей на поверхность. Когда я уже не сомневаюсь, что ослепла полностью и навсегда, из уголков моих глаз начинает сочиться спасительная жидкость. Я снова зажмуриваюсь, чтобы не дать испариться даже микроскопической доле этой влаги раньше, чем она увлажнит мне глаза. Но время проходит, а открывать глаза все-таки нужно. Оттого, что я буду лежать здесь зажмурившись, она не вернется к жизни.

Это напоминает мне тот дикий эксперимент, о котором нам рассказывали на уроке физики в колледже: про кошку в коробке, которая и жива, и мертва в одно и то же время. Как там говорили эти ненормальные? Надо собраться с духом и заглянуть внутрь, только тогда одна из двух возможностей вытеснит другую. Так и тут: надо открыть глаза и посмотреть, иначе будешь без конца представлять себе эту коробку с полусгнившей кошкой внутри.

И я снова медленно поднимаю веки, моргая от резкого света. Я лежу почти на том же месте, где меня свалил сон. Напротив, у другого борта лодки сидит спиной ко мне Кент и смотрит на море – похоже, все еще высматривает Терезу в бесконечной синеве, окружающей нас со всех сторон. Макушка у него ярко-красная, уже обгоревшая на солнце – редкие, коротко постриженные волосы, заметно поредевшие сверху, не спасают кожу от палящих лучей. Белая форменная рубашка расстегнута, под ней видна тонкая майка, аккуратно заправленная под ремень в шорты цвета хаки, которые не прикрывают его колени, тоже огненно-красные, как его макушка. Я поднимаю руки, чтобы потереть глаза ладонями, но, промахнувшись, несильно ударяю себя по носу, который тут же начинает характерно саднить – значит, и меня не миновал солнечный ожог.

Справа от меня спит Дейв. Он лежит, опустив голову на боковину плота и спрятав лицо в сложенные руки, с каждой волной – а они сейчас совсем небольшие, не волны, а рябь – чуть приподнимаясь и снова опускаясь. Похоже, Дейв один из тех редких людей, кто обладает даром загорать, а не обгорать на солнце – талант тем более незаменимый, когда солнце нещадно палит с небес. Его спина также мерно опускается и поднимается в такт дыханию. Почему-то рядом с ним мне становится не так страшно.

Я начинаю перекатывать голову с одного плеча на другое, стараясь не отрывать при этом подбородка от груди. Движение дается мне мучительно тяжело, но зато отвлекает от всяких мыслей. Вдруг я замечаю рядом с Дейвом тканевый сверток и замираю, не закончив движения. Это же старомодный пиджак Маргарет лежит на скамье рядом с ним, и он какой-то слишком объемный и тяжелый даже с виду, чтобы быть совсем пустым.

Подползая к скамье, я чувствую, как ломит руки: будто перестаралась в спортзале накануне. А вот плечо болит иначе, это не знакомая мне боль, но у меня нет времени выяснять сейчас, что с ним. Сначала надо найти ее. С плечом разберусь потом, когда придет спасательная лодка.

Она лежит ногами к Дейву, а тот продолжает спать. Ее голова и плечи покрыты пиджаком, слегка порозовевшим в одном месте от крови, которую я промокала только вчера вечером. Я с усилием сглатываю: такое ощущение, что горло срослось изнури.

Я не хочу вспоминать, как она выглядела вчера. Ее кровь, такая теплая, заливала мне руки, кожа на виске была разорвана, а когда я попыталась осмотреть рану, то увидела в глубине кость – это просвечивал ее череп. Мой пустой желудок сводит судорогой. Я не уверена, что мне хочется глядеть на то, что там, под пиджаком.

Но нет, посмотреть все-таки надо, в последний раз. Надо убедиться в том, что ее действительно нет в живых. Прошлая ночь слишком уж походила на кошмар: я должна знать, было ли все на самом деле или только привиделось мне. Дрожащей рукой я тянусь к белому свертку, касаюсь его кончиками пальцев; ткань залубенела от крови и соленой воды, она царапает мне кожу, когда я приподнимаю ее, ухватив большим и указательным пальцами.