Дневник посла Додда - Уильям Додд

Я спросил Франсуа-Понсэ, читал ли он перевод статьи Ллойд Джорджа, помещенный в последнем номере «Фоссише цайтунг». Получив отрицательный ответ, я привел ее основные положения и заключительный вывод автора статьи в отношении последней войны: «Если бы все повторилось заново, то мое решение было бы точно таким же, как и тогда».

Да, англичане вновь склоняются к признанию того, что Германия угрожает миру в Европе, – заметил французский посол. И он снова принялся убеждать меня, что, если Соединенные Штаты и Англия не придут на помощь Франции, мир опять будет вовлечен в большую войну.

– Немцы вновь играют с огнем, как в 1914 году, и я сказал это вчера Нейрату, – добавил он в заключение.

Я спросил его, не слыхал ли он, как ко всему этому относится Гинденбург? Он повторил точь-в-точь то, что Карл фон Виганд рассказал мне неделю или две назад о желании Гинденбурга возвести на трон одного из Гогенцоллернов, о назначении Гитлера канцлером и о созыве чего-то вроде национального собрания.

– Но, – добавил он, – вряд ли кто-либо из Гогенцоллернов годится для того, чтобы вступить на трон. Кронпринц – праздный и безвольный человек, а его сыновья еще малы и к тому же не подают особых надежд. Помимо всего этого, Геббельс не допустит осуществления завещания Гинденбурга. Ему хочется посадить на трон гессенского герцога и самому стать истинным правителем.

Я подумал, что немецкий народ склонен скорее прислушаться к голосу своего президента и что более вероятно возведение на престол одного из Гогенцоллернов, чем гессенского герцога, этого отъявленного юдофоба.

Четверг, 14 сентября. Сегодня бельгийский посланник граф де Кершов целых полчаса говорил со мной об опасности перевооружения Германии. По его словам, Бельгии надлежит всегда полагаться скорее на поддержку Англии, чем Франции.

В четверть первого я отправился переговорить по некоторым вопросам с бароном Нейратом, у которого я пробыл до часу дня. Нейрат согласился со мной, что действия, предпринимаемые нами в отношении Латинской Америки и выразившиеся в созыве конференции в Монтевидео, могут иметь серьезные последствия для Германии, если решения этой экономической конференции будут направлены против мероприятий, намеченных конференцией в Лондоне. В качестве примера нецелесообразных действий Германии в сфере внешнеэкономических сношений я сослался на попытку, предпринятую в начале августа «Северогерманским Ллойдом» с целью помешать немецким и другим пассажирам пользоваться какими-либо судами, кроме германских. Я объяснил, какие роковые последствия для немцев имел бы такой порядок, если бы и американцы, следуя их примеру, поступили таким же образом в Нью-Йорке и лишили бы германские пароходные линии 80 процентов пассажирских перевозок. Нейрат был, видимо, поражен моими доводами и открыто признал наивность германских властей в подобных делах.

Я заговорил о случаях избиения американцев на улицах немецких городов только за то, что те не сочли нужным отдать гитлеровское приветствие проходящим в строю нацистам. Я сослался на случаи с Мюльвихиллом, Броссаром и сыном Г. В. Кальтенборна и отметил отсутствие каких-либо сообщений о наказании виновников. Хотя группенфюрер Эрнст, сказал я, принес мне официальные извинения по делу Мюльвихилла, власти, по всей видимости, не уделяют этому вопросу должного внимания. Я признал, что американцы пренебрегают подобными вещами, но указал, что это их право, и что они очень редко приветствуют свой флаг, когда видят проходящих в строю солдат. Это просто у них не в обычае. Он ответил, что учитывает всю серьезность создавшегося положения, особенно если государственный департамент объявит, что американцам небезопасно ездить в Германию. Я разъяснил ему отношение американской прессы к таким инцидентам и сказал, что я уже два или три раза предотвратил огласку подобных случаев и пытался также другими путями помешать недружелюбным выступлениям по отношению к Германии. Нейрат заверил меня, что он уже обсуждал недавно этот вопрос с Герингом – президентом Пруссии и начальником полиции, а также с канцлером, причем оба они признали необходимость более строгого соблюдения законности. Он сослался также на заметку, появившуюся в газетах дня два назад, в которой говорилось, что подобные инциденты являются делом рук коммунистических элементов, проникших в отряды СА (штурмовиков). Нейрат полагал, что теперь с этим будет покончено. Что ж, будем надеяться.

Затем мы заговорили о преследованиях евреев; этот вопрос, видимо, доставлял ему куда больше хлопот, Гитлер собирается сместить евреев со всех ответственных постов и даже изгнать их из Германии. Нейрат сказал, однако, что несколько дней назад, когда он был на стадионе в Баден-Бадене, рядом с ним сидело трое евреев, которых никто не пытался оскорбить. Я рассказал ему о событиях, имевших место в Соединенных Штатах после 5 июля, о ходе бойкота в Америке и Англии и о стремлении прессы мобилизовать мировое общественное мнение. Упомянул я и о том, что ко мне приходят с жалобами многие видные либералы. Нет надобности, сказал я, пересказывать все известные мне случаи преследований и даже убийств евреев, все и так совершенно ясно.

Фон Нейрат спросил: «Разве в США не существует еврейского вопроса?». «Да, – согласился я, – некоторые считают, что он существует». Затем, снова высказав свое возмущение преследованием евреев в Германии, я добавил:

– До тех пор пока такие высокопоставленные руководители, как Гитлер и Геббельс, будут заявлять во всеуслышание, как это было в Нюрнберге, что евреев нужно стереть с лица земли, вы не можете ожидать, что мировая общественность изменит свое мнение о вас к лучшему.

Мои слова, как уже случалось раза два и раньше, немало смутили Нейрата. Однако, сожалея, видимо, о действиях германских властей, он не обещал мне никаких перемен.

Уже встав, чтобы уйти, я спросил:

– Как вы считаете, будет война?

– Нет, – ответил он. – Ни в коем случае!

– Вы должны понять, что новая война погубит Германию.

Нейрат согласился с этим и добавил:

– В среду я уезжаю в Женеву. Там я выступлю в поддержку требований США о сокращении вооружений и надеюсь, что Норман Дэвис добьется успеха.

Я ушел, несколько недовольный собой за то, что позволил себе излишнюю откровенность и резкость в разговоре. Но, кажется, это все же не испортило хорошего настроения министра.

Пятница, 15 сентября. Сегодня выдался один из любопытнейших дней! Прусские власти пригласили членов дипломатического корпуса на официальное открытие Государственного совета, призванного заменить прежнюю германскую верхнюю палату. Поскольку дело носило чисто официальный характер, я решил принять приглашение. По обеим сторонам улиц, начиная от Викторияштрассе и до университета, тесными рядами выстроились штурмовики, растянувшись почти на целую милю. Их было, пожалуй, не менее ста тысяч.

У Бранденбургских ворот развевались прусский и гитлеровский флаги и стояли навытяжку солдаты. Я сделал им полушутливый, если не насмешливый, знак приветствия, который был истолкован корреспондентами как моя уступка партийным руководителям. Собственно говоря, приветствие это вообще было неуместно, поскольку я ехал без цилиндра, а в Соединенных Штатах в таких случаях не принято отдавать честь. Но нацисты не понимают этого. С одной стороны, неловко не помахать рукой приветствующим тебя людям, но с другой – каждый такой жест может быть истолкован как знак гитлеровского приветствия. Так или иначе, я помахал рукой, став, таким образом, в глазах некоторых корреспондентов сторонником нацистов. Но я решил, что мои высказывания будут говорить сами за себя.