Психология масс - Гюстав Лебон

А слово «свобода», разве оно могло означать то же самое, что означает теперь, в такую эпоху, когда даже не подозревалась возможность свободно мыслить и не было более великого и более редкого преступления, как рассуждения о богах, законах и обычаях государства? Слово «отечество», например, в душе какого-нибудь афинянина или спартанца было только культом Афин или Спарты, а вовсе не целой Греции, состоявшей из соперничающих между собой городов, ведших постоянную войну друг с другом. Какой смысл имело это же самое слово «отечество» у древних галлов, разделенных на соперничающие племена, отличавшиеся своей расой, языком и религией, и легко побежденных Цезарем, так как он постоянно имел среди них союзников? Только Рим дал галлам отечество, доставив им политическое и религиозное единство. Даже не заглядывая так далеко, мы видим, что всего лишь два столетия назад слово «отечество» понималось совсем не так, как теперь, французскими аристократами вроде великого Конде, которые вступили в союз с иностранцами против своего монарха. И разве то же самое слово не имело другого смысла для эмигрантов, думавших, что они повинуются законам чести, сражаясь против Франции? Со своей точки зрения они, без сомнения, повиновались этим законам, ибо феодальный закон прикрепляет вассала к его властелину, а не к земле, и следовательно, где находится этот властелин, там и есть истинное отечество.

Очень многочисленны слова, смысл которых изменился подобным образом, и добраться до первоначального их смысла вовсе не легко. Справедливо говорят, что надо много прочесть, прежде чем в состоянии будешь сколько-нибудь уяснить себе, что означали для наших предков такие слова, как король и «королевская фамилия». Что же можно сказать относительно более сложных терминов?

Итак, значение слов бывает непостоянным, временным и меняется сообразно векам и народам. Если мы хотим действовать этими словами на толпу, то прежде всего должны знать, что они означают в данную минуту, а никак не то, что они некогда означали, или могут означать для индивидов, обладающих другой духовной организацией.

Таким образом, когда после разных политических переговоров и перемен религиозных верований в толпе возникает глубокая антипатия к образам, вызываемым известными словами, то первой обязанностью настоящего государственного человека должно быть изменение слов. При этом он, разумеется, не должен касаться сущности вещей, так как эти последние слишком тесно связаны с наследственной организацией народа, чтобы их можно было изменить. Рассудительный Токвиль давно уже обращал внимание на то, что труды консульства и империи состояли главным образом в том, чтобы нарядить в новые слова большинство учреждений прошлого, т. е. заменить слова, вызывавшие неприятные образы в воображении толпы, другими, новизна которых мешала появлению этих образов. Так изменены были, например, названия налогов, хотя налоги и сборы остались по существу те же.

Самой главной обязанностью государственных людей должно быть, следовательно, переименование и поименование популярными или же нейтральными названиями тех вещей, которых толпа уже не выносит более под их прежними именами. Могущество слов так велико, что стоит только придумать изысканные названия для каких-нибудь самых отвратительных вещей, чтобы толпа тотчас же приняла их. Тэн справедливо замечает, что именно призывая свободу и братство, — слова очень популярные в те времена, — якобинцы могли «водворить деспотизм, достойный Дагомеи, суд, достойный инквизиции, и организовать человеческие гекатомбы, напоминающие гекатомбы Древней Мексики». Искусство правителей, а также адвокатов, именно и заключается в том, чтобы уметь обращаться со словами. Главная трудность этого искусства состоит в том, что в одном и том же обществе, но в разных социальных слоях, одни и те же слова весьма часто имеют совершенно различный смысл. Внешне в этих общественных слоях употребляют такие же точно слова, но эти слова никогда не имеют того же самого значения.

В предшествующих примерах мы указывали на время как на главный фактор изменения смысла слов. Если мы включим сюда и расу, то увидим, что в одну и ту же эпоху у народов одинаково цивилизованных, но различной расы, одни и те же слова выражают часто очень различные идеи. Трудно понять все эти различия, не совершив многочисленных путешествий, поэтому-то я и не буду на них настаивать. Я ограничусь лишь указанием на то, что слова, наиболее употребляемые толпой, обладают различным смыслом у разных народов. К таковым принадлежат, например, «демократия» и «социализм», столь часто употребляемые в настоящее время. Эти слова в действительности вызывают совершенно противоположные образы в душе романских и англосаксонских народов. У латинян слово «демократия» означает главным образом исчезновение воли и инициативы индивида перед волей и инициативой общин, представляемых государством. На государство все более и более налагается обязанность руководить всем, централизовать, монополизировать и фабриковать все, к государству обращаются постоянно все партии без исключения — радикалы, социалисты или монархисты. У англосаксов в Америке то же самое слово «демократия» означает, наоборот, самое широкое развитие воли и индивида и насколько возможно большее устранение государства, которому ничем, даже делом народного просвещения, не дают управлять, за исключением полиции, армии и дипломатических сношений. Итак, то же самое слово, которое у одного народа обозначает устранение воли и индивидуальной инициативы и преобладание государства, у другого получает совсем иной смысл и означает чрезмерное развитие именно индивидуальной воли и инициативы и полное устранение государства.

В первой книге этого труда («Психология народов») я особенно указывал на различие, которое существует между демократическим идеалом романских народов и англосаксов. Совершенно независимо от меня Поль Бурже на основании своих путешествий пришел в своей последней книге «Outre-Mer» к выводам, почти одинаковым с моими.

2. Иллюзии

Начиная с самой зари цивилизации, толпа постоянно подпадала под влияние иллюзий. Наибольшее число храмов, статуй и алтарей было воздвигнуто именно творцам иллюзий. Некогда властвовали религиозные иллюзии, теперь на сцену выступают философские и социальные, но эти грозные владычицы всегда находились во главе цивилизаций, последовательно развивавшихся на нашей планете. Во имя иллюзий сооружались храмы Халдеи и Египта, средневековые религиозные здания, и во имя этих же иллюзий совершился переворот в Европе сто лет тому назад. Все наши художественные, политические или социальные понятия непременно носят на себе могущественный отпечаток иллюзий. Человек иногда повергает в прах эти иллюзии ценой ужасных переворотов, но он всегда бывает вынужден снова извлечь их из-под развалин.

Без этих иллюзий ему не удалось бы выйти из состояния примитивного варварства, и без них он скоро снова впал бы в то же состояние. Все это пустые тени, дщери наших мечтаний, но они вынудили народы создать все то, что составляет теперь славу искусства и величие нашей цивилизации.

«Если бы уничтожить в музеях и библиотеках и разбить о камни паперти все произведения и художественные памятники, вдохновленные религией, что же осталось бы от великой мечты человечества? Доставлять людям надежды и иллюзии, без которых они не могли бы существовать, — вот назначение богов, героев и поэтов. Наука старалась выполнить эту задачу в течение пятидесяти лет. Но в сердцах, жаждущих идеала, ее погубило то, что она не осмеливается обещать больше и не умеет достаточно лгать».