Искушение богини - Паулина Гейдж

– Это дешевое вино. Оно горчит.

– А, так ты, значит, говорить можешь?

Она еще раз вытерла лицо и выпрямилась, прижимая одеяло к подбородку.

– В последний раз спрашиваю тебя, малышка, ты упала в озеро случайно?

– Да! Нет! Я не знаю.

– Какому дому ты служишь? Твои родители – рабы в городе?

– Нет, конечно! Я живу во дворце.

– Значит, ты работаешь на кухнях? Или в гареме доброго бога?

Черные глаза под припухшими веками возмущенно вспыхнули.

– Как ты смеешь так со мной, говорить? Если мне захотелось выкупаться в водах озера моего отца посреди ночи, тебя это не касается, жрец! Да и вообще, сам-то ты что там делал?

Вообще-то Сенмут возвращался к себе в келью после очередного визита на кухни, где разжился куском холодной говядины и парой медовых лепешек, которые съел, укрывшись от ветра за оградой внешнего храмового двора. Чтобы не столкнуться со стражей, он решил пойти назад берегом озера. И только по чистой случайности услышал всплеск. Он пристально поглядел на девочку, ужасное подозрение зарождалось у него в мозгу. Только теперь он заметил растрепанный детский локон на ее бритой голове, в который были вплетены белые и голубые ленты, цвета императорской фамилии. Он закрыл глаза.

– О милосердная Исида, нет, – вырвалось у него. – Пожалуйста, только не это.

Маленький рот был плотно сжат, когда он снова открыл глаза.

– Ты разве не знаешь, кто я? Он медленно покачал головой.

– Я думал, ты тонешь. Я думал, что ты рабыня, которая забрела куда не следует. Я только хотел избавить тебя от позора.

Внезапно она улыбнулась, и все ее лицо просияло. Это была заразительная улыбка, веселая и дружелюбная, но он не ответил на нее. Быть может, она улыбается, предвкушая его казнь. Он наложил святотатственную руку на члена царской семьи и должен поплатиться за это жизнью.

– Как это мило, – с издевкой заговорила она. – Маленький жрец-вииб хотел избавить меня, царевну Хатшепсут, от позора.

Откинувшись назад, она прислонилась к стене и смотрела на него сверкающими глазами.

– Восхитительно! Так ты и правда думал, что я тону? Юноша сглотнул.

– Да, ваше высочество.

– Тогда я тебя прощаю.

Она грациозно взмахнула рукой:

– Ты истинный сын Маат.

И тут же озорно прищурилась:

– А что ты собираешься делать со мной теперь? Стражники наверняка меня ищут, они ведь знают, что я убежала. Отец в бешенстве, а Нозме рыдает, потому что ее за это выпорют, хотя она не виновата. Я вылезла из постели, когда она спала.

Сердце Сенмута совсем ушло в пятки. «Так вот чем суждено было завершиться долгому пути в священный город, который мы проделали вместе, о отец мой, – подумал он. – Позорной смертью для меня и бесчестьем для тебя». Вслух он сказал:

– Ваше высочество, позволено ли мне будет задать один вопрос?

– Удивительно, – ядовито заметила она, – что после того, как ты силком выволок меня из озера, взвалил на плечо, протащил головой вниз через весь храм с пристройками, а потом чуть не спустил с меня шкуру своим старым шершавым одеялом, ты еще спрашиваешь разрешения задать мне какой-то вопрос. Правда, – закончила она сердито, – плечи у тебя и правда сильные.

Тут она вспомнила:

– Я убежала потому… потому что моя милая Неферу… – И она, отвернув лицо, снова беззвучно заплакала, а Сенмут смотрел на нее в беспомощной тревоге. – Моя любимая Неферу умирает.

В предчувствии того, что он сейчас услышит, его охватил ужас, мурашки, точно мягкие мохнатые лапы ядовитых пауков, забегали по его спине. Пальцы впились в подлокотники. Значит, свершилось. И так скоро. А он ничего не сделал, только прятал голову в песок собственной безопасности, как глупый нубийский страус, и вот теперь в бело-золотой чистоте дворца задыхается девушка, истерзанная ядом, который он, Сенмут, можно сказать, поднес ей собственной рукой. «Как справедлив твой суд, всемогущий Амон, – подумал он. – Мне суждено быть казненным, и меня казнят, но не за то преступление, в котором будут обвинять меня люди». Он с трудом подавил приступ истерического смеха.

Маленькая царевна вжалась в стену, уткнулась лицом в ладони и всхлипывала не таясь, как будто слезами можно было смыть весь ужас произошедшего.

– Она позвала меня… во сне… и я пришла, а ей было так плохо… Она умрет… О Неферу, Неферу…

Вдруг она выпрямилась и протянула к нему обе руки:

– Пожалуйста, жрец, подержи меня за руку. Мне так страшно, и никто меня не понимает, никто.

«Какая теперь разница? – угрюмо подумал он, соскальзывая со стула и опускаясь рядом с ней на солому. – Все равно я уже прикасался к ней, значит, я мертвец». Он обнял ее обеими руками и привлек к себе, успокаивая, чувствуя, как ее плечики, хрупкие, точно крылья птицы, сотрясаются от рыданий. Она уткнулась мокрым лицом ему в шею и прильнула к нему так тесно, словно и впрямь тонула, а он был ее единственной надеждой на спасение.

– Тише, маленькая царевна, – шептал он, поглаживая ее по спине. – Жизнь продолжается. Мы живем, и мы умираем, и только боги знают, когда каждому из нас наступит срок. Выплачь свои слезы.

Он вдруг почувствовал иронию, скрытую в собственных словах, и умолк.

Наконец она уснула, положив голову ему на плечо, а он сидел и смотрел, как трепещут на загорелой щеке длинные ресницы. Час спустя он легонько потряс ее за плечо, и она со стоном пошевелилась.

– Вставайте, ваша светлость, пора. Ветер стихает, завтра может быть погожий солнечный день.

Он поставил ее на ноги и дал ей еще вина, которое она выпила без единого слова, слегка покачиваясь от усталости.

– Я отведу вас к отцу. Наверное, вам лучше не снимать одеяло.

Он затянул потуже пояс и провел ладонью по бритой голове, но, повернувшись, чтобы идти, натолкнулся на устремленный на него вдумчивый взгляд. Тусклый предутренний свет уже пробрался в келью, и в его бледных рассеянных лучах девочка выглядела опустошенной и повзрослевшей, точно ее детство навсегда утекло со слезами минувшей ночи.

– Как твое имя? – спросила она.

– Сенмут, ваше высочество.

– Сенмут. Сенмут, я вернусь одна, как и ушла, и одеяло твое не возьму. Думаешь, я не знаю, что сделает с тобой мой отец, как только услышит, что ты натворил этой ночью? Проводи меня только до озера, а там я сама найду дорогу. И не бойся. Отец учил меня не болтать без нужды, и, по-моему, я начинаю понимать, что он имел в виду. Я никому про тебя не расскажу.

– Царевна, будет справедливо, если Единый услышит все сейчас, из моих собственных уст, а не в виде сплетен и пересудов.