Сионская любовь - Авраам Мапу

А это – арфа и кинор. Ты ведь любишь играть! – воскликнул Тейман.

– Не заслужил я этого всего! – вскричал в изумлении Амнон.

Никто ему не ответил. Все спустились вниз, и он остался один в своем новом жилище, а в голове и в душе – сумятица.

Праздничный город бурлит, шумит. Пение на сионских холмах, радость на улицах и площадях. Молодые, взявшись за руки, ведут хоровод, а старые смотрят на них в умилении: и мы такими же были. Люди славят Бога и помазанника его.

Масляным лампам, как звездам, нет числа. Они осветили и Храмовую гору, и праздничную толпу, и башню Давида – твердыню Иерусалима. Блестящими сапфирами испещрили небо и землю ночные огни. И луна помогает огням, и, как днем, светло в Иерусалиме, обители Господа.

Амнон стоит у окна, завороженный великолепием праздничного Сиона. По саду идут Тамар и Маха. Завидев Амнона, Тамар отослала спутницу с поручением, а сама подошла к юноше.

– Я чудные вещи слыхала, Амнон, – сказала Тамар. – Дед мой Хананель видел во сне юношу, как две капли воды на тебя похожего. И будто бы жил тот в нашем доме и стал велик. Ах, если бы сон обратился явью, и открылись бы все богатства сердца твоего! Скажи мне, Амнон, где твоя родина?

Глаза Амнона увлажнились.

– Полно, красавица! Не береди мне душу пустыми снами. Я-то стану велик? Я не знаю ни рода своего, ни племени, и Авишаю они не ведомы. У чужого человека он купил меня младенцем, которого тот нашел в поле.

– Пожалуйста, не грусти. Так много тебе дано: и красота, и сила, и благородство. Здесь в тебя влюбится любая девица!

– Да только отец ее не зачтет мне красоту за богатство, а силу – за знатность. Рассудительностью обуздаю сердце.

– Кто знает, а вдруг найдется в Иерусалиме одна, которой дороже жизни любовь твоя, а знатность – безделица!?

Тамар собиралась добавить что-то еще, но вернулась Маха и сказала, что Тирца ждет их и зовет погулять вместе по праздничному городу. Позвали Амнона и вчетвером вышли из дома и присоединились к радостным горожанам. Тамар думает: “Родина Амнона неизвестна, как и у юноши в ночном видении Хананеля. Дед говорил, что тайна с годами откроется”. И мысль эта весьма увеличивает надежду.

Ночь без сна

Азрикам, вернувшись с гостями домой, тотчас спросил Ахана, одарил ли он бедняков к празднику. И домоуправитель достойно ответил, что, как и приказано было, щедро раздал людям зерно, вино и масло. Только ушли Тейман и Зимри, хозяин дал волю гневу и жестоко побил слуг за то, что осрамили его в доме Иядидьи. А затем вновь призвал Ахана.

– Запомни, с сего дня начиная, будет так: вслух я скажу тебе щедро подать такому-то, а ты делай наоборот, как моей душе угодно, а на меня не показывай, – строго сказал Азрикам.

– Господин мой, этак я всем беднякам стану ненавистен, коли ты на меня свой позор сваливаешь! Хитро придумано: и руку протянуть и пальцы в кулак сжать!

– Не смей дерзить, жалкий раб! Делай, как велено, я своего слова дважды не говорю. Отец мой избаловал тебя, да я-то покруче его, кнута отведаешь на старости лет!

Ахан устрашился и впредь поступал по воле хозяина, и имя его стало проклятием на устах бедняков.

Погасли ночные светильники над высотами Иерусалима. Стихло веселье на улицах и площадях. Лишь раздаются возгласы не уснувших пьяниц, да слышны суровые голоса стражников.

Амнон улегся на кровать и не может уснуть. Самый длинный день в жизни прожит. Мысли набегают одна на другую: “Чуден праздничный Сион! Любимая Тамар далеко от меня, как небо от земли. Прознает отец ее о моей любви, сразу стану лишним в его доме, и с позором выгонит меня. Страшен Азрикам! Тяжелой мрачной скалой нависает над прекрасной светлой Тамар”. Вот уж к Храмовой горе первые богомольцы спешат, опережают утреннюю смену часовых. А сон все не идет к Амнону.

И Тамар не спит в эту ночь. Сменились караульные посты. Тамар кликнула Маху, и обе вышли в сад. Вон там – верхняя комната, что приютила нового жильца. Свет в окне. Девушки подошли поближе, прислушались. Раздаются звуки арфы, и мягкий голос Амнона поспевает за струнами.

Просторы полей, тишина и покой.

Бросил родное, стою на распутье.

Разве поймаешь ветер рукой?

Сердце страшится дорог перепутья.

Знатной Тамар любовь не по чину

Парню простому, найденышу в поле.

Душу сдавила тяжесть кручины.

Без рода, без племени – горькая доля.

К чему я страдаю, рассудку переча,

Невольник надежды пустой.

Кровь будоражит пьянящая встреча,

Крепок любовный настой.

Просторы полей, тишина и покой.

Деревня милее шумной столицы.

Здесь не найти благодати такой,

Там же – родные знакомые лица.

Маха влюбилась в Амнона с первого взгляда в Бейт Лехеме и мечтает заполучить его в мужья. Боится, однако, ревности госпожи: ревность сестра любви.

– Жаль мне бедного Амнона. Оставил любимые и привычные поля и луга, а среди знатных чужих людей – и сам чужой. Вскружил тебе голову, да неужто есть у него надежда? Разве знатная девица полюбит пастуха, не опозорив себя и род свой? – хитро говорит Маха, а про себя думает: “Ах, кабы Амнон вернулся к родным местам! Без оглядки помчалась бы за ним, и не найти ему лучшей жены”.

– Сердце говорит мне: “Что-то великое Амнона ждет, и судьба его еще не решилась”. Гляди-ка, Маха, как всем он люб. Признак верный, что он и Богу угоден. Надо верить и ждать, – сказала Тамар.

Глава 8

Немного хитрости, немного раскаяния

Недоброй памяти Хэфер и Букья с каждым годом беднели, пока совсем не обнищали. За что ни возьмутся – во всем неудача. На дела их пало проклятие Господа – кара за зло, причиненное дому Иорама. Обратились оба к судье Матану с мольбой о помощи. Напомнили об оказанных услугах: и в заговоре против обидчицы Хагит помогли, и сокровища из дома Иорама доставили судье, и Нааму оговорили. “Смеем надеяться, благодарному человеку услужили”, – говорят.

“Услужить неблагодарному – невелика беда, а велика беда принять услугу от прохвоста. Не зря говорят, что за помощь вольностью платят”– подумал судья и ответил просителям: “Из сокровищ Иорама ничего не осталось. Чем воздам за благие деяния ваши? Жалости клянчите, а меня кто пожалеет? И все же попробую помочь, наберитесь терпения”.

Матан хорошенько раскинул умом и пришел к Азрикаму с такой речью: “Вот, ты живешь бестревожно и не думаешь о худом, а ведь