Марк Шейдер - Дмитрий Савочкин

Проигравший получал одно штрафное очко и право следующим подавать мяч. Заработавший пять очков – выбывал из игры. Тогда мы продолжали втроем, а оставшуюся четверть квадрата считали «аутом». Когда выбывал второй – поле делилось пополам между двумя оставшимися игроками. Последний, кто оставался, – победил.

У нас были разные виды расправ победителя над проигравшими. Он мог просто загадывать желания – ну, например, тот, кто выбыл первым, должен был подбежать к Ленке и задрать на ней юбку. Или перебежать дорогу прямо перед КамАЗом. Или еще что-нибудь сделать. Но были и решения поинтереснее: например, победитель расстреливал проигравших мячом с трех метров или бил им поджопники.

Конечно, все хотели выиграть, а иногда, если дело касалось принципа, были готовы идти чуть ли не на жульничество. Обычно в правилах того или иного двора запрещали приемы, которые помогали победить быстро и без боя: например, в нашем дворе было запрещено «печатать», то есть, подойдя к границе, перебросить мяч на чужое поле и зафиксировать его на земле ногой резким ударом сверху.

У нас сейчас тоже многое запрещено. Если бы в отделе охраны труда нашей шахты знали, какие мы разработали правила для футбола в забое, они бы гордились нами.

Но они не знают наших правил.

Они не знают, что такое лава.

Человек, который всю жизнь провел на поверхности, никогда не узнает, что творится в забое.

На прошлой неделе я опоздал на матч «Шахтер» – «Таврия» и, даже запыхавшийся, не мог сдержать своего довольства. Я прямо светился, так мне сказал Саня. Никто не спросил у меня ничего, пока судья не остановил игру и ошалевших зрителей не стали выводить со стадиона.

– Это ты? – спросил меня Саня.

– Это ты, да?

– Что ты сделал?

Им всем было интересно, как я остановил игру. На самом деле это очень просто. На самом деле таким приемом сегодня пользуются даже дети, если они не хотят идти в школу. Для этого достаточно знать один-единственный телефонный номер и иметь достаточно решимости. Просто позвонить и сказать, что школа заминирована.

Я рассказываю ребятам, как в девяносто шестом я стал жертвой теракта.

Конечно, это был никакой не теракт, его проводили не террористы, и цели этих людей были далеки от «террора», как его понимали Ленин, Шакал или даже Шамиль Басаев. Вообще-то, это было самое обыкновенное убийство, просто совершено оно было так профессионально и с таким размахом, что во всех газетах и на всех телеканалах журналисты подняли невообразимый крик. «Теракт, теракт! – кричали они. – Теракт, о господи, это теракт!» Кричать для них ничего не стоило: конечно, ведь почти никого из них там не было. Они как будто обрадовались, что вот, наконец-то и на Украине есть теракты. Им скучно жить в стране, где нет ни войн, ни терактов, а население вымирает само из-за отсутствия отопления зимой и повального пьянства круглый год.

Но, честно говоря, когда ты лежишь в проходе под скамейкой, твоя одежда и лицо покрыты толстым слоем пыли и мелких камней, голова у тебя раскалывается, и каждый удар сердца раскатывается болью по черепной коробке, ты ничего не слышишь и видишь словно сквозь пелену тумана, пока не понимаешь, что вокруг тебя – огромное облако пыли, мимо тебя бегут люди, и чей-то громкий голос убеждает тебя, чтобы ты не паниковал, – поверьте, мысль о том, теракт это или не теракт, придет тебе в голову в последнюю очередь.

Я не хотел ехать в Донецк и не хотел идти на этот матч. Честно говоря, я не помню, как там оказался. Меня, кажется, привел туда кто-то из друзей.

Что я помню совершенно точно – у нас были очень хорошие места. Сидели прямо рядом с хозяином клуба.

– Смотри, – показал мне друг, которого я не помню, и назвал какое-то еврейское имя с фамилией, похожей на название национальности. – Это хозяин клуба.

Я спросил, что это за имя такое, и друг пояснил мне, что на самом деле это не имя, а кличка, обычное прозвище.

Я удивился, почему хозяину футбольного клуба вдруг дают какие-то странные клички.

– Футбольный клуб – это не единственное, чем он занимается, – ответил друг, – вообще-то он бандит. Он, пожалуй, самый серьезный бандит на Донбассе. Авторитет.

Авторитет.

Это странное слово.

Меня вообще поражает блатной жаргон. Они берут самое обычное слово, начинают употреблять его в разговоре, и у тебя на глазах меняется его смысл, история, даже происхождение. Если завтра бандиты начнут пользоваться словами «философия», «симпозиум», «деградация», мы скоро начнем забывать, что они значат сейчас.

Интересно, древние греки вкладывали в слово «авторитет» тот же смысл, что и мы?

Мой друг, которого я не помню, много чего мне показал тогда. Называл много имен, которые давно стерлись из моей памяти.

Что я запомнил – так это сам взрыв. Когда свет и звук вдруг смешиваются в одну трудноразделимую кашу, ты ощущаешь удар всей левой стороной тела, как будто двадцать человек одновременно врезали по ней бейсбольными битами, от лица до лодыжки, а солнце вдруг закрылось клубами дыма вперемешку с пылью, – этот момент запоминается на всю жизнь.

В больнице меня три раза осмотрели и два раза сказали, что я родился в рубашке. Уже через несколько часов я сел на автобус, который ехал домой.

На запад.

Саня спросил меня, я, что, заминировал стадион?

Нет, отвечаю, не заминировал. Я всего лишь сделал один телефонный звонок, чтобы отметить годовщину первого официального теракта в истории Украины. На самом деле никакой бомбы на стадионе нет. Но ведь они об этом не знают.

Конечно, они могли бы просто меня проигнорировать, но теперь каждый звонок с информацией о том, что ИМЕННО НА ЭТОМ СТАДИОНЕ заложена бомба, будет приводить к эвакуации зрителей и переносу матча.

Саня спрашивает меня, зачем я это сделал.

Я рассказываю ребятам, что владельцы футбольных клубов и владельцы шахт – это одни и те же люди. Я рассказываю ребятам, как они сегодня делают деньги. Они продают уголь по заниженным ценам сами себе, а потом получают сверхдешевую сталь, которую спихивают на запад. Шахты между тем работают в убыток, и зарплату нам платят из госбюджета. Другая схема – все активы шахты под каким-либо видом выводятся за рубеж, после чего она объявляется банкротом, и всем шахтерам заявляют, что они не получат своих денег. Мы идем колонной на Киев, чтобы стребовать свои деньги с ничего не ведающих налогоплательщиков, Кабмин выделяет средства для реанимации шахты, и все забывают о выведенных активах. Но, конечно, коронным изобретением донецких бизнесменов стал бартер. Возможность не только не платить НДС, но и проводить любые товары по льготному налогообложению только потому, что они идут как бартер в обмен на уголь, – и это не говоря о том, сколько денег можно поднять, толкая товары, полученные по бартеру, на свободных рынках, просто забывая о том, что шахтеры ждут зарплаты.

Я понятия не имею, откуда я все это знаю. Но я знаю это так же твердо, как то, что на нищем Донбассе, где люди годами не получают зарплаты и пьют самогон, сваренный из картошки, живут богатейшие люди страны, да и всей Восточной Европы.