Железный Хромец - Михаил Попов

Уже на второй день пришлось сорвать с себя одежду, ибо она не столько защищала от насекомых, сколько предоставляла им жилище. Теперь все сидели голые, почти сплошь покрытые ноющими расчесами.

Самой страшной пыткой была невозможность ответить на вопрос, сколько все это будет длиться.

– Что ему от нас надо? – рычал Байсункар, раздирая ногтями искусанные лодыжки.

– Денег, – отвечал Тимур.

– Денег?

– Он знает, что за нами охотится Ильяс-Ходжа, и, поймав нас, очень обрадовался. Он надеется нас выгодно продать. Мы будем сидеть здесь, пока он не сговорится с царевичем о цене.

– Но еще неделя, и мы выйдем отсюда без кожи.

– Его не расстроит, если мы останемся без головы.

Еще в первый день заключения Хуссейн объяснил Тимуру, откуда он знает Али-бека и почему тот к нему так неравнодушен. Оказывается, года полтора назад у того вышел спор с его соседом Мубарек-беком относительно каких-то пастбищ. Не умея договариваться и не желая устраивать кровопролитие между родами, старейшины постановили обратиться к человеку постороннему, уважаемому и незаинтересованному, с просьбой разрешить этот спор по справедливости. На свою беду, владетель Балха согласился это сделать. Он присудил пастбища Мубарек-беку.

Выслушав этот рассказ, Тимур заметил:

– Все ясно. Схватил он нас затем, чтобы нажиться. Осыпает насекомыми, чтобы отомстить за твое справедливое решение. Плохи наши дела.

Но даже говоря эти слова, в глубине души Тимур не унывал. Приступ неуверенности в себе, который он испытал у степного колодца, прошел бесследно. Чуть ли не со смехом вспоминал теперь о нем сын Тарагая.

Между тем один из нукеров скончался – то ли от потери крови, то ли от невыносимых страданий, то ли от безысходности, а скорей всего – от всего вместе. Об этом снизу было сообщено тому хихикающему негодяю, что бросил в яму первого скорпиона. Он же раз в день приносил несколько сухих ячменных лепешек. Услышав о смерти одного из заключенных, хлебонос исчез, и через некоторое время наверху появилась широкая физиономия самого Али-бека и послышался его недовольный голос:

– Кто тут у вас притворяется мертвым?

Ему указали на безжизненное тело. Но сверху трудно было разглядеть что-либо в вонючей полутьме. Али-бек велел своим людям опустить вниз веревки, дабы можно было поднять умершего наверх.

– А вы что там сидите голые? Баню себе устроили, да? – захохотал Али-бек и с этим хохотом и удалился.

Несмотря на то что хозяин Махана выказал полнейшее презрение к тем, кто сидит в его зиндане, насекомых стали бросать реже. Очевидно, краснолицый рассудил, что за живых эмиров Ильяс-Ходжа заплатит больше, чем за мертвых, так что с убийством спешить не имеет смысла.

И потянулись бесконечные дни. Заключенным в глиняной ступе казалось, что и само число их бесконечно.

Высокий глухой дувал, огораживавший громадный сад, принадлежащий Джафару ибн-Харани, богатейшему торговцу палийскими пряностями, в ярком свете луны казался белым. Звенящая, сверхъестественная тишина стояла в плавно изгибающемся канале переулка. Могло показаться, что это место просто-напросто необитаемо. Или служит обиталищем теней: на белой стене бесшумно появились три одинаковые фигуры. У всех были высоченные колпаки, расширяющиеся к земле одежды, в руках они несли посохи. Одинаково переваливаясь с ноги на ногу – так люди не ходят, – они проплыли вдоль дувала к тому месту, где в нем имелась укромная калитка.

Три дервиша, единым махом перебежав переулок, сгрудились возле нее. Один из посохов несколько раз условленно ударил в одну из медных полос, которыми была обита калитка. Удары посоха были внутри поняты правильно, более того, их ждали: калитка отворилась почти мгновенно. Три дервиша утонули в открывшемся проеме, три отдельные тени слились с основным телом ночи.

И уже через мгновение ничто в переулке не напоминало о таинственном видении. И даже если бы нашелся случайный свидетель его, то, протерев глаза, он, скорей всего, решил бы, что ему померещилось.

В доме торговца пряностями собрались богатые горожане. Купцы, муллы и даже несколько высокопоставленных городских чиновников. В частности, верховный мераб[28] Абу Сайд и помощник городского казначея Султанахмед-ага. Они сидели полукругом в укромном покое, убранном двумя слоями туркменских ковров. Посреди стояли подносы с фруктами и сладостями и несколько серебряных кумганов с щербетом[29]. Верховный мераб и владелец четырех оружейных лавок Джамолиддин пользовались услугами превосходных пешаварских кальянов. Под белым потолком висело полупрозрачное облако сладковатого запаха.

Внезапно откинулся один из ковров в центре, открывая дверной проем, в котором появился незнакомый присутствующим молодой человек с рябым лицом, редкой бородой и угрожающе поблескивающими глазами. Одет он был в лохмотья, в одной руке у него был посох, в другой он держал треугольный колпак. Оглядев собравшихся, он отвесил им поясной поклон. Поклон был выполнен по всем правилам, но что-то в нем не понравилось богатейшим горожанам, они и сами бы не сумели объяснить, что именно.

Следом за странным гостем появился хозяин. Сделав жест в сторону дервиша, он сказал:

– О, лучшие из граждан нашего благодатного и несчастного Самарканда, я выполнил вашу просьбу и привел к вам того, с кем вы хотели поговорить. Это Маулана Задэ, некогда лучший ученик нашего медресе, а ныне самый разыскиваемый чагатаями сербедар.

Столь лестно отрекомендованный Маулана Задэ снова отвесил нижайший поклон и сказал:

– Более чем польщено сердце мое возможностью встретиться со столь достойными и могущественными людьми.

Обмен приветствиями состоялся, но холодок легкого недоверия продолжал оставаться в атмосфере укромного убежища.

Джафар ибн-Харани указал гостю место, которое он мог бы занять. Тот с охотой уселся, принял чашу с напитком, аккуратно отхлебнул, обвел внимательным, острым и почти веселым взглядом всех собравшихся. Те дивились, как это такому оборванцу и молокососу удается выглядеть столь уверенным в себе. Первая мысль, конечно, – за ним стоит какая-то сила. Это наверняка, но какая?

– Повторяю, я весьма и весьма польщен приглашением в столь высокое собрание…

Гость не закончил свою мысль, но всем стало ясно, что он предлагает переходить к делу. По меркам обычного порядка вещей это было неслыханно, непочтительно и шло вразрез с правилами поведения, но никто не возмутился, хотя почти все затаили в глубине души явное неудовольствие.