Assassin's Creed. Последние потомки - Мэтью Дж. Кирби

– Выглядишь как коп, – произнес человек, стоявший рядом с ним. У него на голове был высокий, но размытый цилиндр, он был одет в длинный черный плащ, достающий до колен, приталенный красный жилет и клетчатые брюки. Густые бакенбарды обрамляли его лицо, а на поясе висел большой нож.

Шон взглянул на собственный темный мундир, на латунные пуговицы и высокий ворот. У него была плоская фуражка с коротким козырьком и значком городской полиции.

– Ты прав, – ответил он. – Выгляжу как коп. А вот на кого ты похож, даже не знаю. Кто… Ты-то кто?

– Оуэн, – ответил мужчина, и его голос прозвучал хрипло, а затем он склонил голову набок. – И я…

Он взглянул на запястье, поразглядывал его некоторое время и сжал кулак. Лезвие ножа выскользнуло из рукава его плаща и впилось в плоть.

– Я ассасин, – сказал он.

Шон отступил от него на шаг.

– Полезно знать.

– По-моему, я тамплиер, – сказал другой человек сзади.

Шон оглянулся, чтобы взглянуть на него и на остальных. Второй человек, чей голос только что прозвучал, был крупным, но не таким, как Шон, и говорил с небольшим ирландским акцентом. Он был без шляпы, а одет в жилет поверх потрепанной белой рубахи с закатанными рукавами. На шее у него был повязан платок, а на поясе – короткий фартук, завершавший образ бармена.

– Хавьер? – спросил Оуэн. Бармен кивнул.

– Всегда знал, что у матери есть ирландская кровь.

Позади Хавьера рядом стояли пожилой мужчина с седыми волосами и юная девушка, оба чернокожие, оба одетые как прислуга. На девушке было черное платье и белый передник с оборками, который покрывал ее грудь и плечи. У мужчины были темные штаны и сюртук, жилет и белая рубашка.

– Пожалуйста, скажите мне, что мы не рабы, – попросила девушка.

– Не рабы, – произнесла стоявшая рядом с ними молодая женщина. На ней было элегантное красное платье с черным кружевом, у нее были шелковистые волосы, темные глаза и мягкие черты лица. – Нью-Йорк был свободным штатом еще до гражданской войны.

– Наталия? – спросил Шон.

– Да, – ответила девушка.

– Я… ох, мне кажется, я твой отец, – сказал Дэвид Грейс.

– Похоже, ты прав, – ответила Грейс. – Но, надеюсь, ты понимаешь, что это не значит, что ты тут главный.

– Окей, – вмешался голос Монро. – Воспоминания почти закончили компилироваться. Можете начать вживаться в личности ваших предков. Я скоро запущу симуляцию полностью. Но есть еще кое-что, что вам необходимо знать.

– Что? – спросила Грейс.

– В отличие от всех вас Дэвид проживает экстраполированное воспоминание.

– Это что? – спросил Дэвид.

– Ну, технически, у тебя нет никаких воспоминаний твоего предка с того момента, когда появилась на свет его дочь, потому что именно с этого момента его гены передались ей. Поэтому у тебя есть воспоминания о твоей жизни лишь до этого момента. Но с того момента, как твой пращур встретится с другими присутствующими здесь, «Анимус» будет использовать их воспоминания, чтобы создать симуляцию для тебя.

– Что это значит для него? – спросила Грейс.

– Это значит, что у него будет чуть больше свободы в рамках симуляции. Поскольку мы не знаем всего, что делал его предок в каждый момент времени, он не сможет так просто десинхронизироваться. Но это также означает, что ему придется оказаться в нужное время в нужном месте, чтобы пересечься со всеми вами.

– Что произойдет, если я там не окажусь? – спросил Дэвид.

– Это может разрушить всю симуляцию.

– Великолепно, – сказал Дэвид. – Никакого давления.

– Точно. Окей, все приготовились.

Шон испытал то самое ощущение стремительности, которое появилось, когда он впервые попал в «Анимус». Это было как прилив или как река, текущая прямо на него. Он мог упереться ногами и крепко стоять, сопротивляясь потоку, либо мог просто позволить ему нести себя. Он чувствовал, как течение обретает форму, заполняя его разум голосами и мыслями, и он позволял им, несущим с собой новое знание, захватить себя. Он был Томми Грейлингом – патрульным элитного Бродвейского отдела, не подчиняющегося центральному управлению. Так было последние восемь месяцев, а до этого он работал в Восемнадцатом полицейском участке. А еще раньше он получил пулю в бедро на ручье Булл-Ран в Виргинии и каким-то чудом сумел спасти ногу. После этого сражения он приехал в Нью-Йорк лишь для того, чтобы оказаться на другой войне – той, что велась на улицах при помощи кирпичей и ножей.

– Я певица, – сказала Наталья, стоящая рядом в своем наряде. Ее черты казались Томми знакомыми. – Оперная певица.

За восхищением, которое Томми испытывал в отношении этой женщины, скрывалось знание Шона о том, что это была Наталия, и говорила она довольно испуганным голосом. Очевидно, она была застенчива и сказала не более десятка слов с того момента, когда Шон встретил ее. Возможно, сама идея выступления на сцене пугала ее.

– Все готово, – сказал Монро. – Я запущу симуляцию на счет три. Приготовьтесь. Призывные бунты были адом на земле.

Наталия пристально смотрела в зеркало. В гримерной она была одна, но лицо, которое глядело из зеркало на нее, было чужим. У этой молодой женщины, чей амбициозный разум и воля требовали подняться над ролью дублера, присущей Наталии, до роли первого плана, были черные волосы, блестевшие в теплом газовом освещении. Вокруг ее больших глаз были густо нанесены тени. Алое платье на ней, по смутным воспоминаниям Наталии, покупалось в Париже, и его стоимость (она совершенно уверена в этом) потрясла бы ее, если пересчитать в соответствии с инфляцией.

А еще она была оперной певицей. И не просто оперной певицей, а Аделиной Патти. Будучи вундеркиндом, впервые она вышла на сцену в возрасте семи лет. Теперь, в двадцать, она уже объехала все Соединенные Штаты, Европу и Россию. В прошлом году, получив личное приглашение, она пела в Белом доме для Авраама Линкольна и его жены Мэри Тодд.

Кто-то осторожно постучал в дверь.

– Мадемуазель?

Наталия удалилась за занавес и позволила выйти на сцену Аделине.

– Да?

– Это Уильям, – сказал мужчина. – У меня ваш гонорар, мадемуазель. Могу я войти?

– Войдите, – разрешила Аделина.

Дверь открылась, и в гримерку вошел менеджер театра Niblo’s Garden, невысокий и в некотором роде круглый, но только в центральной части тела. В рукаж он держал небольшую кожаную сумку, которую сразу же поставил на пол возле себя.

– Мои извинения, если вам кажется вульгарным то, что я вот так общаюсь напрямую с вами, – произнес он. – Если бы ваш администратор так внезапно не заболел…