Тайна доктора Фрейда - Эльетт Абекассис

Фрейд внезапно почувствовал, как его наполнила благодарность по отношению к Флиссу. Он хотел бы сказать спасибо за то, что тот утешил, понял, подбодрил его в одиночестве; дал ему понять смысл существования… Пример Флисса прежде всего позволил ему найти в себе силы, чтобы полагаться на собственное суждение и с осознанным смирением принимать некоторые испытания, которые уготовила ему жизнь.

Но он всегда пытался установить свою власть над соперниками, пусть несправедливо, над своими старшими братьями, над своим племянником Джоном и даже над своим отцом. Он никому не хотел показаться слабейшим. Вот почему он не терпел соперничества между ними. В одном письме Флисс написал ему: «Любитель читать чужие мысли только и делает, что вычитывает собственные мысли у других». И Фрейд ответил ему: «Если я таков, то тебе остается лишь выбросить в мусорную корзину, не читая, мой «Психоанализ повседневной жизни». Поскольку этой убийственной фразой он уничтожал весь психоанализ и его основополагающий принцип!

Он знал, почему Флисс сказал ему это. И знал также, почему он закрыл на это глаза.

Этим вечером Зауэрвальд поздно вернулся домой. Жена уже спала, и он устроился на диване в гостиной, захватив досье, которое принес из банка Ротшильда. Рукой в перчатке развязал узлы на папке и извлек пачку писем. Любопытно, что в них.

С тех пор как он начал работать над делом Фрейда, его стали посещать странные чувства. В голову лезли всякие мысли, воспоминания. А еще откуда-то возникла сенсорная память о забытых ощущениях. Быть может, он подхватил все это в доме психоаналитика, заставленном бесчисленными предметами, которые теперь настойчиво преследуют его, словно фетиши. Неужели домашний очаг Фрейда – некий пагубный храм, статуэтки которого способны наводить порчу? Недаром жена предупреждала его, чтобы он остерегался этих евреев, обладающих оккультными способностями.

Отложив письма, он закурил и внезапно ощутил себя совершенно обессиленным, словно его охватила глубокая, внутренняя, психологическая усталость. Накатили воспоминания, которые он считал давно забытыми. Он почувствовал, как поднимается тревога и застревает комком в горле. Зауэрвальд вытянулся на диване в гостиной и на какое-то время закрыл глаза. Когда он открыл их, то обнаружил, что вокруг него пусто – нет ни безделушек, ни статуэток, только черный ковер без всяких узоров, холодная мебель из массивного дерева да на белой стене портрет человека с невыразительным лицом – его деда. Это была квартира его родителей, где он вырос вместе со своими сестрами, а картина висела в коридоре. В длинном темном коридоре, который вел в его комнату, в маленькое помещение с узким, выходившим во двор окном, где были только кровать, комод и книжный шкаф.

Вдруг он снова ощутил этот запах: сильный, нестерпимый. Ему хотелось бы чем-то перебить его, залить духами, но эту отдушку ничем не замаскируешь. Запах страха? Пот тек под мышками, струился по его телу, затоплял своей едкостью всю комнату.

Зауэрвальд резко встал, чтобы положить конец охватившему его приступу паники, и попытался вновь овладеть собой. Открыв шкаф, налил себе рюмку спиртного и выпил одним духом. Потом снова уселся за стол, по которому были рассыпаны письма, и принялся читать их, словно надеясь найти там ответ.

Он присутствовал при рождении психоанализа, который создавался на ощупь, методом постепенного приближения. Фрейд выносил свои идеи на суд Флисса, который поощрял его идти дальше, все дальше и дальше, предлагал ему другие направления, требовавшие толкований, и так далее, от тела к душе, от медицинской биологии к науке о психике, согласно тому же динамизму, той же строгости при создании новой теории человека. Это была химическая дозировка при проведении опытов в живой пробирке, которой является человек, его душа и тело. Они вместе предавались наблюдению за его поведением, пытаясь извлечь из этого законы, принципы и классификации. Принцип наслаждения, принцип реальности, Оно, Я, Сверх-Я. Они искали смысл жизни и нашли его в желании, жизненно необходимом побуждении: в сексуальности. Это был полный переворот, ниспровержение всех прежних парадигм мысли, застывших в благомыслящих умах. Это была химия. Фрейд брал элементы повседневной жизни, с которыми сталкивались все, и разлагал их, чтобы придать им смысл. Вот кем он был – Сфинксом, понявшим загадку человека.

Зауэрвальд осознал, какой крепкой была дружба между Фрейдом и Флиссом. Фрейд писал другу настоящие признания: «Такие люди, как ты, не должны умирать; мы нуждаемся в вас ради нашего спокойствия. Скольким я обязан тебе: утешением, пониманием, ободрением в моем одиночестве, смыслом моей жизни, обретенным благодаря тебе, и в довершение даже здоровьем, которое никто не мог мне дать». Интеллектуальное сообщничество, которое их связывало, было столь же сильным, как профессиональные и эмоциональные узы – словно встретились две действительно родственные души. Это казалось странным, поскольку он по-настоящему не имел друзей. И все же… Почему они повздорили, хотя это казалось невероятным? По какой непонятной причине порвали друг с другом? Какую же тайну хранил Зигмунд Фрейд?

Зауэрвальд читал до самой поздней ночи. И вот, когда уже забрезжил рассвет, наконец до него дошло, почему Фрейд так стремился вернуть эти письма. В них было некое признание, просто признание, но оно наполняло тревогой до самой глубины души. На поверхность сознания снова всплыли воспоминания детства, и Зауэрвальд задрожал, словно от страха, не в силах контролировать судорожные движения рук.

Он знал, что ему нужна помощь, необходимо было, чтобы кто-нибудь его выслушал. Кто-то, кто не будет его судить. Кто-то, кто останется нейтральным перед тем, что он скажет, но при этом благожелательным. Взгляд, который поможет ему преодолеть пустоту.

– Здравствуйте, профессор, – проговорил Зауэрвальд, входя в кабинет Фрейда.

Доктор встал, приветствуя нациста, и жестом пригласил сесть напротив.

Зауэрвальд с любопытством осматривался, его взгляд остановился на висящей возле печки репродукции картины Энгра, где Эдип разгадывает загадки Сфинкса.

Потом перевел взгляд на голову греческой женщины V века до нашей эры, потом на китайскую брошь из нефрита и золота, которая принадлежала Анне. Фрейд не мог сдержать содрогание, вспомнив, что пришлось вытерпеть его дочери, и об опасностях, которым она подвергла себя, отправившись вместо него на допрос. Какая же она отважная, совсем как ее мать! Неужели сейчас настал его черед? Он чувствовал себя совсем без сил. Но он не унизит себя, как сделал некогда его отец перед каким-то антисемитом.

Зауэрвальд смотрел на все с любопытством. Доинкская древность, будда из слоновой кости, прекрасная статуэтка Эрота, египетский писец из дерева, минойско-микенская женская фигурка, датированная 1400 годом до нашей эры.

Наконец, его взгляд добрался и до кушетки, покрытой тяжелым ковром, над которой висел украшенный сухой метелкой папируса гипсовый барельеф, изображавший шагающую девушку.

Наступило молчание, во время которого оба оценивали друг друга, словно готовясь к схватке.