Конец Великолепного века, или Загадки последних невольниц Востока - Жерар де Нерваль

— Бакшиш! Бакшиш!

Я нерешительно извлек из кармана несколько пиастров, опасаясь, как бы они не достались хозяевам, но те, чтобы меня успокоить, принялись раздавать женщинам финики, арбузы, табак и даже водку. Это вызвало бурю восторга, многие рабыни кинулись танцевать под грустную мелодию дарабукки и зуммары — барабана и флейты.

Высокая красивая девушка, занятая стряпнёй, не поворачиваясь, продолжала мешать в котле густую кашу из проса. Я подошел к ней, но она презрительно взглянула на меня, ее внимание привлекли лишь мои черные перчатки. Тогда, скрестив руки на груди, она принялась испускать удивленные крики: как это может быть — у человека белое лицо и черные руки? Это было выше ее понимания. Я усилил эффект, сняв одну из перчаток, тогда она закричала:

— Кто ты — дух или дьявол?

Остальные выказали не меньшее удивление. Трудно себе вообразить, как эти невинные души были потрясены моим костюмом. Несомненно, в этой стране я смог бы зарабатывать на жизнь, просто выставляя себя напоказ. Главная же из нубийских красавиц вернулась к своему первоначальному занятию с тем непостоянством обезьян, которых все отвлекает, но вместе с тем ничто не способно занимать больше минуты.

Мне пришло в голову поинтересоваться, сколько стоит эта красавица, по драгоман сообщил мне, что она — фаворитка торговца невольницами и что расставаться с пей он не намерен в надежде, что она сделает его отцом… или же ее цена еще больше возрастет.

Я не стал настаивать.

— Для меня, — сказал я драгоману, — эти девушки слишком черны. Что, действительно абиссинки встречаются на рынке так редко?

— Сейчас их мало, — ответил Абдулла, — но скоро придет большой караван из Мекки. Он остановился в Биркет-эль-Хадж и появится в городе завтра на рассвете. Нам представится богатый выбор: у многих паломников не хватает денег, чтобы завершить свое путешествие, и они избавляются от некоторых женщин; кроме того, в караване есть торговцы, которые привозят невольниц из Хиджаза.

Мы вышли из океля, и, казалось, присутствовавшие ничуть не были удивлены, узнав, что мы ни на ком не остановили свой выбор. Однако какой-то каирец, приехавший в окель одновременно со мной, совершил сделку и возвращался к Баб-эль-Мадбах с двумя молодыми, стройными негритянками. Они шли перед ним, грезя о неизвестном будущем и, наверное, думая о том, станут они фаворитками или служанками, а масло сильнее, чем слезы, струилось по их груди, открытой лучам палящего солнца.

Мы возвращались по улице Хазания, которая вывела нас на другую, отделяющую квартал франков от еврейского квартала. Эта улица тянется вдоль канала Халиг, через который переброшены одноарочные мосты наподобие венецианских. Здесь находится дивной красоты кофейня, ее задняя комната, где пьют шербет и лимонад, выходит прямо на канал. В Каире нет недостатка в прохладительных напитках: в многочисленных, кокетливо убранных лавчонках выставлены бокалы с лимонадом, напитками и засахаренными фруктами — все это за весьма умеренную плату. Свернув с турецкой улицы, чтобы попасть на улицу Муски, я увидел на стенах афиши, напечатанные литографским способом, они приглашали на спектакль, который должен был состояться в тот же вечер в Каирском театре. Я не испытал досады, столкнувшись с этим отголоском цивилизации.

Отпустив Абдуллу, я направился обедать в «Домерг» и там узнал, что спектакль дают местные любители в пользу слепых, которых, увы, в Каире великое множество. Скоро должен был открыться сезон итальянской музыки, но сегодня речь шла о вечере водевилей.

Около семи часов вечера узкая улица, куда выходит тупик Вэгхорн, была запружена народом, и арабы с изумлением наблюдали за тем, как довольно большая толпа пытается войти в один-единственный дом. Для нищих и погонщиков ослов это был большой праздник, они до хрипоты кричали со всех сторон: бакшиш! Через темный вход мы попали в крытую галерею, выходящую в Розеттский сад. Помещение, где должно было состояться представление, напоминало наши самые маленькие театральные залы. Партер был заполнен шумными итальянцами и греками в красных тарбушах; в передних рядах несколько кресел заняли офицеры паши, а в ложах разместились женщины, в основном одетые по-левантински.

Арабское кафе на старой фотографии

Гречанок можно было узнать по татикосу из красного сукна, отделанному золотом, которые они носят, слегка сдвинув на одно ухо. Армянки с высокими прическами, украшенными лентами, кутались в шали. Замужние еврейки по законам своей религии не имеют права появляться на людях с непокрытой головой, поэтому они прикрепляют к волосам скрученные петушиные перья, которые, спускаясь на виски, имитируют локоны. Отличить национальную принадлежность женщин можно было только по прическе или по головному убору, костюмы же почти у всех дам были одинаковые: турецкий жилет с круглым вырезом на груди, надетый на узкое, обтягивающее бедра платье, пояс, шаровары (шинтьян), благодаря которым у любой женщины, если она не носит покрывала, походка становится как у мальчика-подростка; руки никогда не бывают обнажены, но от локтя ниспадают широкие рукава; арабские поэты сравнивают частый ряд пуговиц на жилете с ромашками. Добавьте к этому одеянию султаны, цветы и бабочки из бриллиантов на самых дорогих нарядах, и вам станет ясно, что скромный Teatro del Cairo в немалой степени был обязан своим блеском этим левантийским туалетам. Я же пришел в восторг: после увиденных сегодня в изобилии черных лиц я мог любоваться красавицами со слегка смуглой кожей. Будь я настроен менее благожелательно, то мог бы упрекнуть этих женщин в том, что их веки слишком густо накрашены, что на нарумяненных щеках, как в прошлом веке, приклеено много мушек, а их руки не слитком выигрывают от оранжевой хны; но как бы то ни было, я без устали любовался многочисленными, непохожими одна на другую красавицами, разнообразием тканей, блеском бриллиантов, которыми местные женщины так гордятся, что охотно носят на себе все состояние своих мужей, и, наконец, во время этого вечера я увидел свежие девичьи лица, по которым успел стосковаться. Ни одной женщины в покрывале! Правда, на этом представлении не было ни одной настоящей мусульманки. Подняли занавес, и я узнал первые сцены из «Мансарды художников»[23].

О славный водевиль, какие страны еще не покорены тобой! Главные роли исполняли юные марсельцы, а молодую героиню играла мадам Боном, хозяйка французской читальни. Я с удивлением и восхищением разглядывал белокожую и белокурую женщину; уже два дня я грезил о небе моей родины, о сумрачных красотах Севера и все потому, что подул хамсин и кругом было слишком много негритянок, увы, весьма далеких от идеала.

По окончании спектакля женщины вновь обрядились в одинаковые хабары из черной тафты, спрятали лица под белыми буркуа, как добрые мусульманки, уселись верхом на ослов при свете факелов, которые держали саисы.