Встать, суд идет! - Наталья Нестерова

Девушка, имени которой я не запомнил, постепенно говорила все спокойнее, на ее лице заиграла улыбка. Стало ясно, что грязная история закончилась благополучно.

– Я твердо знаю, – продолжала девушка, – что одна из самых больших удач в жизни – в нужный момент встретить настоящего человека. Такого, как Анна Дмитриевна.

Нас разбирало естественное обывательское любопытство – хотелось узнать дальнейшую историю их семьи.

Отвечая на заданный вопрос, девушка сказала:

– Я сейчас живу далеко, приехала в отпуск, узнала о смерти Анны Дмитриевны. У родителей все хорошо. Виктор, – повернулась она ко мне, – маму, конечно, не выбирают, но вам досталась самая лучшая.

Возможно, мы с Викой избежали бы многих проблем, присутствуй она тогда на поминках, услышь речи посторонних, чужих людей. Но Вика отсутствовала. Картошку копала. А пересказать у меня не получалось, еще свежа была рана, мне до сих пор трудно говорить о маме. Папа пытался, я слышал. Он не по-старчески вспоминал минувшие дни. Он, видя наши проблемы, старался объяснить Вике, какие человеческие ценности для нас значимы. У Вики на лице появлялась постная гримаса: опять про безупречную Анну Дмитриевну.

Когда наша с Викой семейная жизнь перетекла в фазу пошлейших склок, когда я обнаружил, что девушка, казавшаяся мне сдержанной и немногословной, обретя статус жены, превратилась в лающую бабу, тогда самым отвратительным из ее истерических всплесков были поношения моей мамы.

– Из-за нее ты вырос слюнтяем! – громким шепотом цедила Вика, и лицо ее злобно искажалось.

– Твоей маме удалось из отличного парня сделать прекраснодушного хлюпика, – плевала мне в лицо жена.

В эти моменты мне хотелось убить Вику, пусть и еще горячо любимую. Говорят, случается, что, не выдержав многочасового воя младенцев, люди придавливают их подушкой. У Чехова есть рассказ на эту тему, «Спать хочется» называется. У меня меркло перед глазами от смысла слов, произносимых женой, от своих чудовищных желаний, от сознания мерзости, которую жена выкопала из тайников моей души. Прихлопнуть ее, жену, как муху! Раздавить!

Приплыли! В диком ночном кошмаре мне не могло привидеться, что я способен поднять руку на женщину.

Я, конечно, добряк. Но не хлюпик и не слюнтяй. Я каменный в определенном смысле. Моя система ценностей не поддается корректировке. И на свете нет человека, который убедит меня измениться, и не может случиться ситуации, которая поменяет полюса моего внутреннего мира. Что выросло, то выросло. Я человек-дерево. Готов множиться ветвями, прививайте на меня экзотические черенки, пусть растут чудо-плоды. Но корни и ствол не трогайте!

Почти этими же словами – про меня каменного истукана, человека-дерево – я говорил Вике о себе любимом, выворачивался наизнанку. Не слышала, не понимала, талдычила свое.

Самое поразительное – на следующий день или даже ночью, после актов любви, от которых я не мог удержаться, Вика не помнила, что несла несколько часов назад.

На мои упреки, с болью вырывавшиеся, Вика реагировала широко открытыми глазами и полнейшим отказом: «Я не могла сказать такое про твою маму! Витя, как я могу назвать тебя слюнтяем? Витя, ты сочиняешь!»

Она притворялась? Или не слышала себя, не помнила? Но я-то хорошо помнил. Что-что, а желание придушить любимую женщину на пустом месте не возникает.

У красивой, не шибко умной, но по-настоящему мудрой женщины, у Вики отсутствует представление о производимом впечатлении. При этом Вика убеждена, что всегда контролирует свои реакции, выражение лица. Совершенно не контролирует! Вика – это фонтан. Никакой фонтан не в силах обуздать свою мощь.

Якобы мое стремление иметь жену – повторение мамы – полнейшая чушь. Маму нельзя повторить – это я понимаю ясно и осознанно. Да и подсознательно я не желал маму дубль два. При всех изумительных маминых качествах мне бы все-таки хотелось супругу, твердо стоящую на ногах, а не витающую в облаках. Не мечтательницу, а хозяйку, не вечную девочку, а хранительницу очага.

После маминой смерти я старался больше бывать дома, с отцом. Мы играли в шахматы или смотрели телевизор. Нам нужно было научиться жить без мамы. Получалось плохо. Папа зевал фигуры на доске, меня раздражали пошлые передачи по телику.

Однажды вечером раздался звонок в дверь. У меня кольнуло в сердце, я почему-то сразу понял – Вика. Я истосковался без нее отчаянно.

Вика стояла на пороге. Загорелая, похорошевшая и взмокшая, пыхтящая, с челкой, прилипшей ко лбу, она втащила в квартиру тяжеленные сумки.

– Тут картошка, свекла, морковь, капуста – все натуральное, без химии. А еще мед, грибы…

– Не вижу гуся, – только и смог я сказать.

Когда я был маленьким, раз в год, осенью, к нам из деревни приезжал дедушка, нагруженный сельскими дарами, как мерин. За спиной у дедушки висел огромный рюкзак с картошкой и прочими овощами. В одной руке – большая фляга с медом, в другой – корзина с живым гусем. Мама удирала из дома, когда гуся лишали жизни.

– Вместо гуся, – ответила Вика, – ощипанный петух, который сегодня утром бегал по двору. Сварим бульончик Анне Дмитриевне. И еще я ей деревенского творога привезла и сметаны… Что? – запнулась она, увидев, как исказились наши лица.

– Мама умерла.

– Ой! – всплеснула руками Вика. – Почему ты мне не сообщил?

Я не ответил, посчитал неуместным говорить, что набирал ее номер тридцать раз на день, звонил ей как в службу спасения.

– Проходи, добытчица, – пригласил я.

Вика шмыгнула носом и заплакала. Но плакала она недолго, переключившись на приготовление ужина из деревенских гостинцев.

Я пошел провожать Вику и отсутствовал долго, мы никак не могли расстаться. Но, когда вернулся, папа еще не спал, тупо смотрел телевизор, показывали фантастический боевик, на экране монстры стреляли друг в друга из лазерного оружия.

– Как ты отнесешься к тому, что женюсь? – спросил я.

– Замечательно! Вика прелестная девушка. Только…

– Через три месяца, не раньше.

* * *

Конечно, Вика мечтала о настоящей свадьбе, с подвенечным платьем, эскортом наряженных машин, с банкетом и фотографированием в исторических местах нашего города. И хотя мне все это никогда не нравилось, в другой ситуации я стерпел бы, пошел на жениховский подвиг. Но гулять свадьбу так быстро после маминой смерти я посчитал кощунственным. Какие могут быть праздники, звон бокалов, веселье, танцы, когда еще свежи в памяти похороны?

Вика меня поняла. Только заикнулся, что настоящей свадьбы не получится, замахала руками: «Конечно, конечно! Разве это главное?» Вика хотела замуж до смешного – как ребенок, который мечтает о шоколадке и, если не получит, разревется безутешно. Когда Вика чего-то хочет, то вынь да положь, иначе не успокоится, не отступит. Но и я желал того же. Засыпать и просыпаться рядом с ней, постоянно видеть, слышать голос. А главное – владеть. Мужчине никуда не деться от собственнических инстинктов. И хотя штамп в паспорте имеет весьма эфемерную силу, он все-таки дает сознание власти и собственности. Моя женщина, жена, по закону и по праву, отойдите, посторонние! Не трогать, не прикасаться – мое!