Остановить Батыя! Русь не сдается - Виктор Поротников

Хан Берке и монгольские нойоны, споря до хрипоты, принялись делить между собой пленниц, которых простые татарские воины раздевали донага прямо на морозе, отнимая у несчастных не только одежду, но и все украшения. Девочек-подростков татары раздевали догола наравне со взрослыми женщинами, жадно вырывая друг у друга их шубки, шапки, рукавицы и теплые сапожки. Татары не трогали лишь запеленатых младенцев и детей трех-четырехлетнего возраста и чуть постарше.

Гликерия, уже насмотревшаяся всего этого во взятой мунгалами Рязани, безропотно скинула с себя всю верхнюю и нижнюю одежду, оставшись лишь в одних поношенных чеботах на ногах, на которые никто из степняков не позарился. Все происходящее стало настоящим кошмаром для нескольких тысяч пленниц, с которых татары срывали одежды, невзирая на зимнюю стужу и не обращая внимания на женские мольбы и слезы. Пленницы, знатные и незнатные, молодые и старые, оставшись нагими на пронизывающем ветру, испытывали не просто позор и унижение, но величайшее потрясение и отчаяние. Над этим скопищем обнаженных женщин, белизна тел которых сливалась с холодной белизной заснеженной равнины, висел детский плач и стенания матерей, прижимающих к себе закоченевших юных дочерей. Монахини, с которых татары сорвали их длинные черные рясы, плащи и платки вместе с исподними одеждами, вмиг утратили свое строгое аскетичное благообразие. Нагие монахини вмиг растворились в толпе таких же голых и продрогших пленниц, над которыми теперь довлела не только злая воля татар, но и еще более безжалостный враг — зимний холод.

Гликерия старалась держаться подле Яромилы и ее дочерей, поэтому ее вместе с Яромилой и ее детьми взял себе какой-то татарский нойон с ужасным шрамом на левой щеке. Кроме Гликерии и Яромилы, этот нойон получил в свою собственность еще два десятка русских невольниц.

Всех молодых и привлекательных пленниц татарские военачальники быстро поделили между собой. Старых и некрасивых невольниц татары просто прогнали плетками прочь от своего стана, не дав им никакой одежды. Татарский толмач на ломаном русском объявил этим несчастным женщинам, посиневшим на зимнем ветру, что они свободны и вольны идти куда угодно. Бедные женщины, трясясь от холода и прижимаясь друг к дружке, устремились обратно к Суздалю, спотыкаясь и увязая в сугробах. Самые сильные из них бежали бегом с развевающимися на ветру волосами; более слабые тащились шагом, помогая одна другой и шатаясь от усталости. Несколько совсем закоченевших старух, не имея сил, легли на снег, ожидая, когда пронизывающий холод погасит в них последнюю искру жизни.

Рабы у татар являлись такой же разменной монетой, как лошади и скот. Несмотря на то что в своих походах татары награбили немало звонкой монеты самой разной чеканки, они все же чаще использовали серебряные и золотые монеты как украшения, а в качестве денежного эквивалента предпочитали рабов и скот.

Так, Яромилу вместе с ее младшей дочерью нойон Тобухай, ее хозяин, уже на другой день обменял на саврасую кобылицу, сторговавшись с другим татарским военачальником. Гликерии пришлось взять заботу над Чтирадой, старшей дочерью Яромилы, которая совсем впала в отчаяние, столь внезапно расставшись с матерью. Насилия, которые татары творили над русскими невольницами днем и ночью, приводили в ужас впечатлительную Чтираду. Вдобавок невольницам приходилось пресмыкаться и унижаться перед татарами, чтобы выпросить у них хоть какую-то одежду, чтобы утолить голод их объедками. Невольницы были обязаны кланяться любому татарину, знатному и незнатному. Перед ханами и нойонами пленницы должны были падать на колени и целовать их сапоги.

Однажды во время пиршества в юрте нойона Тобухая Гликерии и Чтираде пришлось несколько часов стоять голыми на четвереньках, изображая подставки для фарфоровых китайских ваз, в которых дымились тонкие ароматные палочки из сандалового дерева. Опьяневший от кумыса племянник Тобухая, узнав, что Чтирада девственница, изнасиловал ее в присутствии гостей и под их пьяный хохот. Гликерия ничем не могла помочь несчастной Чтираде. Все, что она могла сделать, это закрыть глаза, чтобы не видеть ее позора.

Вечером, сидя у костра, на котором невольницы Тобухая варили себе жидкую кашу в котелке, Чтирада заявила Гликерии так, чтобы услышала только она:

— Ты как хочешь, а я сегодня же ночью удеру от мунгалов в лес, благо нас почти не охраняют.

— Ты же замерзнешь в лесу насмерть, глупая, — прошептала Гликерия, обняв Чтираду за плечи. — У тебя же из одежки лишь рваный халат, а на ногах обмотки из разорванного плаща. Я тоже в лохмотьях хожу. Нехристи потому и не охраняют нас, ибо знают, что от их теплых юрт мы, полуголые, никуда не убежим в такой мороз.

— Я все равно убегу, — тихо, но твердо повторила Чтирада.

Гликерия крепче прижала Чтираду к себе, поцеловав ее в висок между растрепанными светло-русыми локонами.

Неожиданно две молодые женщины, сидящие у костра напротив Гликерии и Чтирады, укутавшись одним драным плащом, прервали свою негромкую беседу.

— Ой, что там за зарево в полнеба? — воскликнула одна, указав рукой на ночные небеса.

— На закат не похоже, ведь солнце давно закатилось, — промолвила другая.

Пышнотелая боярыня одетая в длинное льняное платье с засохшими пятнами крови на подоле, подбросила в костер обломки оглобли, затем подняла глаза к небу, поправив на голове белый убрус.

— Чего тут гадать, голубицы, — печально произнесла она. — Это пылает Суздаль. Мунгалы проклятущие жгут красу и гордость нашего края! Где же наши доблестные князья? Почто они не бьются насмерть с татарами?

«Не помогли суздальские Мономашичи рязанским Ольговичам Батыеву орду одолеть, вот и получили ныне расплату за свое недомыслие и гордыню!» — подумала Гликерия, но вслух ничего не сказала.

Внешностью и статью Всеволод Георгиевич уродился в отца, но в нем не было отцовской твердости и непреклонности. Князь Георгий посвящал своего старшего сына во все свои дела и замыслы, поскольку считал его своим преемником на столе владимирском. Входил Всеволод Георгиевич и в узкий круг ближайших советников князя Георгия. В свои двадцать пять лет Всеволод Георгиевич мог давать советы отцу наравне с седоусыми боярами. Князю Георгию нравилось, что в его старшем сыне больше здравого благоразумия, чем было у него самого в юные годы. Потому-то князь Георгий с недавних пор стал поручать старшему сыну кое-какие дела, где требовались выдержка и умение убеждать собеседника.

Одно из таких поручений князь Георгий дал старшему сыну перед своим выступлением в Ростов. Суть этого поручения была крайне щекотливой, ибо речь шла о владимирском летописном своде, который вели монахи-книжники на подворье у местного епископа Митрофана. Этот летописный свод являлся продолжением старинной суздальской летописи, начатой еще при Юрии Долгоруком, который стремился возвысить Залесскую Русь над Новгородом, Черниговом и Киевом. В суздальской летописи были описаны все деяния и все походы неутомимого Юрия Долгорукого, получившего свое прозвище за дерзновенное намерение прибрать к своим рукам Киев и Новгород. Сыновья Юрия Долгорукого вписали в суздальскую летопись свои деяния и победы, достигнув-таки того, чего так неистово добивался их отец, отравленный в Киеве тамошними боярами уже на пороге всех своих свершений.