Руфь - Элизабет Гаскелл

— Дело-то, кажется, плохо, — сказал доктор Джонс миссис Морган по-валлийски. — У него, по-видимому, воспаление мозга.

— Бедный молодой джентльмен! Бедный молодой человек! А ведь он казался таким здоровым!

— Именно эта его кажущаяся физическая крепость, по всей видимости, и делает болезнь опасной. Во всяком случае, будем надеяться на лучшее, миссис Морган. Есть кому ухаживать за ним? Он требует заботливого ухода. Кто эта молодая леди? Наверное, его сестра? Она кажется слишком юной, чтобы быть его женой.

— О нет! Такой джентльмен, как вы, мистер Джонс, конечно, поймет, что мы не можем слишком строго относиться к молодым людям, занимающим у нас номера. Мне ее, правда, очень жаль: она совершенно невинное и безобидное создание. Разумеется, я, как женщина нравственная, считаю необходимым выказывать некоторое презрение подобным госпожам. Но, право, она так кротка, что мне иногда трудно обращаться с ней так, как она заслуживает.

Миссис Морган продолжала бы еще долго ораторствовать перед своим невнимательным слушателем, но тут тихий стук в дверь оторвал ее от декларации своих моральных принципов, а доктора Джонса — от соображений о необходимых лекарствах.

— Войдите! — откликнулась миссис Морган.

Руфь вошла. Она была бледна и дрожала с головы до ног, но держалась с тем достоинством, которое внушает глубокое чувство, сдерживаемое самообладанием.

— Будьте так добры, сэр, скажите мне ясно и четко, что нужно для мистера Беллингама. Я в точности исполню все ваши приказания. Вы говорили, надо поставить пиявки? Я умею их и ставить, и снимать. Скажите мне, сэр, что вы считаете нужным сделать?

Она говорила спокойно и серьезно. Все в ней показывало, что она не пала духом, а, напротив, неожиданное несчастье мобилизовало все ее силы и энергию. Мистер Джонс обратился к ней с уважением, с которым не обращался даже тогда, когда считал ее сестрой больного. Руфь серьезно слушала его. Потом повторила некоторые из его предписаний, чтобы удостовериться, вполне ли поняла их, поклонилась и вышла из комнаты.

— Необычная девушка, — заметил доктор Джонс. — Но все-таки она слишком молода, чтобы взвалить на нее всю ответственность за такого серьезного больного. Не знаете ли вы, где живут его близкие, миссис Морган?

— Как же, знаю. Мать его, очень знатная леди, в прошлом году путешествовала по Уэльсу. Она останавливалась здесь, и, верите ли, ей ничем нельзя было угодить. Сейчас видно истинную аристократку. Она оставила у нас несколько книг и платьев, потому что ее горничная была такая же важная, как и сама барыня, и, вместо того чтобы смотреть за вещами миледи, наслаждалась видами вместе с лакеем. Мы несколько раз получали от нее письма. Я спрятала их в ящик в конторе, где храню все такие вещи.

— Прекрасно! Так я бы посоветовал вам написать этой леди и известить ее о положении сына.

— Вы бы оказали мне большую услугу, мистер Джонс, если бы потрудились написать сами. У меня по-английски как-то нескладно выходит.

Вскоре письмо было написано, и, чтобы не терять времени, мистер Джонс взял его с собой, намереваясь отправить с лангласской почты.

Руфь отгоняла от себя всякую мысль о прошлом и будущем — все, что могло помешать ей в исполнении ее сегодняшних обязанностей. Любовь заменяла ей опытность. С самого первого дня она не отходила от мистера Беллингама. Она принуждала себя есть, чтобы не ослабеть, и даже не плакала, потому что слезы помешали бы ей ухаживать за больным. Она не спала, ждала и молилась, совсем забыв о себе, сознавая только, что Бог всемогущ и что тому, кого она любила так сильно, нужна Его помощь. Дни и ночи (летние ночи) сливались для нее в одно. Сидя в тихой темной комнате, Руфь потеряла счет времени. Однажды утром миссис Морган вызвала ее, и Руфь на цыпочках вышла в ослепительно-яркую галерею, куда выходили двери спален.

— Она приехала! — прошептала миссис Морган взволнованно, забыв, что Руфь и не знала о письме доктора к миссис Беллингам.

— Кто приехал? — спросила Руфь, и у нее мелькнула мысль о миссис Мейсон.

Но какой же ужас испытала Руфь, когда услышала, что приехала мать мистера Беллингама — та леди, о которой он всегда отзывался в том духе, что ее мнение превыше всего.

— Как же мне быть? Рассердится она на меня? — спросила Руфь, чувствуя, что к ней возвращается детская робость и что даже миссис Морган могла бы некоторым образом служить ей защитой от миссис Беллингам.

Но миссис Морган и сама была не совсем спокойна. Ее мучило чувство вины, ведь она покровительствовала связи сына столь важной леди с Руфью. Миссис Морган вполне одобрила желание Руфи держаться как можно дальше от миссис Беллингам. Бедная девушка не чувствовала себя виноватой, но она уже прежде составила мнение о строгости этой леди. Миссис Беллингам проследовала в номер сына с таким видом, как будто и не подозревала, что эту комнату минуту назад покинула бедная девушка, а Руфь удалилась в один из незанятых номеров. Оставшись там одна, она вдруг потеряла все свое самообладание и разразилась потоком горьких, жгучих слез. Она так утомилась от бессонных ночей и рыданий, что легла на постель и тут же заснула.

Прошел день. Руфь все спала, и никто не вспоминал о ней. Она проснулась поздно вечером и испугалась, что проспала так долго: ей все еще казалось, что на ней лежит какая-то обязанность. В комнате стемнело, но Руфь дождалась ночи и тогда уже прошла в гостиную миссис Морган.

— Можно войти? — спросила она.

Дженни Морган разбирала иероглифы, которые называла своими счетами. Она ответила довольно грубо, но войти все-таки позволила.

Руфь была благодарна и за это.

— Скажите мне, пожалуйста, что с мистером Беллингамом? Как вы думаете, можно ли мне опять пойти к нему?

— Нет, никак нельзя. Туда не пускают даже Нест, которая все эти дни убирала его комнату. Миссис Беллингам привезла собственную горничную и сиделку, а также лакея мистера Беллингама — в общем, целую ораву слуг, а чемоданам ее и счету нет. С почтой ждут даже кровати с водяными матрасами. Завтра утром сюда приедет доктор из Лондона, как будто наши пуховые перины и мистер Джонс уже никуда не годятся. Она решительно никого не впускает в комнату, так что даже не думайте идти туда.

Руфь вздохнула.

— А как он? — спросила она после минутного молчания.

— Не знаю, ведь меня не пускали. Мистер Джонс говорил, что сегодня в болезни наступил перелом. Но ведь, кажется, четвертый день, как мистер Беллингам болен, а где это слыхано, чтобы кризис наступал по четным дням? Всегда на третий, или на пятый, или на седьмой. Вы уж мне поверьте, до завтрашней ночи кризиса не будет. И значит, заслугу излечения припишут их важному лондонскому доктору, а честного мистера Джонса побоку. Хотя мне-то самой не кажется, что он выздоровеет. Джелерт недаром воет. Господи, что с ней такое?! Боже мой! Милая, не вздумайте, пожалуйста, упасть тут в обморок! Еще не хватало, чтобы вы заболели и остались у меня на руках!