Матильда Кшесинская. Воспоминания - Матильда Кшесинская

Через неделю, 15 февраля, для закрытия балетных спектаклей повторили с незначительными изменениями бенефисный спектакль отца: из «Синей Бороды» выбросили мазурку, заменив ее «ла-шакон» – старинным танцем, в котором так поэтична, по словам А. Плещеева, была г-жа Кшесинская.

«Симпатичной балерине, – продолжает он, – которая участвовала во всех трех актах, поднесли столько корзин цветов, что можно было бы устроить целый сад».

Относительно моего исполнения «Фиаметты» в этот вечер А. Плещеев пишет: «Второе действие «Фиаметты» прошло гораздо лучше, нежели в первый раз. Г-жа Кшесинская 2-я танцевала блестяще, в особенности берсез. Несравненно удачнее вышло у талантливой балерины «Chanson à boire», вызвавший продолжительные рукоплескания. Прощание закончилось овацией на театральном подъезде, где карету г-жи Кшесинской 2-й засыпали цветами».

Девятнадцатого апреля в сборном спектакле я танцевала снова 2-е действие «Фиаметты», и А. Плещеев пишет: «Г-жа Кшесинская 2-я с присушим ей задором и смелостью исполнила «Charmeuse» и «Chanson à boire». Талантливая балерина взволновала весь зал, требовали повторения и аплодировали без конца. Свидетелям такого единодушного приема приходили на ум слова Некрасова, который верно сказал, что в балете мирный гражданин, восторгаясь танцами,

Летом в Красном Селе я не участвовала и отдыхала у себя на даче. Я выступила в это лето только в парадном спектакле, данном 18 июля 1898 года в Петергофе по случаю приезда Румынского Короля. Был поставлен балет «Жемчужина», который был дан 17 мая 1896 года в Москве по случаю коронации. Но вместо Леньяни главную роль, Белой жемчужины, исполняла я. Балет был дан не в театре, а на Ольгином острове, как это было на спектакле в честь приезда Германского Императора в прошлом году. Зрительный зал и сцена были устроены на самом Ольгином острове, и вместо задней занавеси открывался вдаль вид озера и леса. На самом озере был устроен островок, на котором красовалась большая раковина, и в ней помещалась Белая жемчужина – я сама. Спектакль прошел с большим успехом при чудной погоде.

Еще камер-пажами бывали летом у меня в Стрельне, на даче, и остались друзьями на долгие годы князь Никита Сергеевич Трубецкой, князь Дмитрий Иванович Джамбакуриани-Орбелиани и Борис Георгиевич Гартман.

Восьмого августа этого года (1898) они все трое были произведены в офицеры. Двое из них, князь Никита Трубецкой и князь Орбелиани, вместо того чтобы ехать ужинать с товарищами в город, оба приехали ко мне в Стрельну, на дачу, где я их угостила ужином. Они провели весь вечер и остались ночевать. Я послала в их комнату бутылку шампанского, чтобы дать им возможность продолжать ночью праздновать свое производство.

Прошло с тех пор полвека, и 8 августа 1948 года я получила от князя Никиты Трубецкого следующее трогательное письмо, в котором он вспоминает, как он провел этот день у меня. Вот что он мне писал:

Князь Н. С. Трубецкой, или – как мы его все называли – просто Никита, вышел в Нижегородский Драгунский полк, а потом состоял адъютантом у Великого Князя Николая Михайловича. Впоследствии он женился на нашей балетной артистке Любови Ивановне Егоровой. Теперь они оба живут в Париже, где жена имеет свою студию и прекрасно преподает танцы. Никиту я вижу довольно часто, так как он приходит к нам завтракать.

Князь Д. И. Орбелиани вышел сперва в Псковский полк, так как у него не хватило гвардейских баллов, с прикомандированием к Кавалергардскому полку, куда он и был переведен через год. Так как у Псковского полка был розовый околышек на фуражке, то Митя Орбелиани был прозван «розовой обезьяной». Потом он состоял адъютантом у Великого Князя Михаила Николаевича, а после его кончины состоял адъютантом у Великого Князя Александра Михайловича. Сестра его, княжна София Ивановна, состояла фрейлиной при Императрице Александре Федоровне и даже после того, как у нее сделался паралич ноги, осталась жить в Александровском дворце до последнего дня своей жизни. Она умерла незадолго до революции.

Третий из моих друзей, Борис Георгиевич (или Егорович) Гартман, вышел в Лейб-Гвардии Конный полк, сделал блестящую карьеру, командовал Конным полком на войне, а после революции проживал в Бельгии. Я его почти не видала из-за этого, но незадолго до своей кончины он был проездом в Париже. Вот в этот его приезд я в последний раз его видела. Он был женат на младшей дочери князя Белосельского, Марии Константиновне, которая проживала вместе с мужем в Кисловодске во время переворота. У нее был в последние годы ее жизни паралич ног. Когда мы все бежали из Кисловодска, она, лежа на телеге, спасалась вместе с нами и никогда не теряла духа в опасные моменты: ни под проливным дождем, ни под выстрелами артиллерии. Она скончалась в Бельгии в 1931 году.

После продолжительного и вполне заслуженного отдыха я выступила в этом сезоне 20 сентября в «Спящей красавице». А. Плещеев отметил этот вечер в своей рецензии: «Г-жа Кшесинская 2-я, как всегда, танцевала в «Спящей красавице» с выдающимся успехом, и артистка с легкостью, присущим ей блеском и законченностью исполняла свои вариации, которые, несмотря на требования публики, как, например, в последнем действии, не повторила. У г-жи Кшесинской 2-й много таких индивидуальных качеств, которые выделяют ее из ряда остальных танцовщиц; у нее много жизни, огня, веселости в исполнении; она оживляет сцену своим появлением и своей улыбкой, не исчезающей даже тогда, когда ногами приходится выводить узоры, граничащие если не с опасностью для жизни, то с возможностью вывернуть ногу. Таких хореографических трудностей, которые обязательны ныне для балерины, во дни Дидло танцовщицы и во сне не видали. «Спящая красавица» опять собрала полный театр публики. Г-же Кшесинской 2-й поднесли корзины цветов».

Наконец я получила чудный, большой, возобновленный для меня балет – «Дочь фараона», где я могла показать мимические и танцевальные свои дарования. Этот балет был после «Тщетной предосторожности» вторым моим любимым балетом.

Первый раз я выступила в этом балете 21 октября 1898 года, в день прощального бенефиса г-жи А. X. Иогансон.

«Дочь фараона», балет в 4 действиях и 9 картинах, с прологом и эпилогом, сочинения Сен-Жоржа и Петипа на музыку Пуни.

«В прологе, – пишет А. Плещеев, – молодой англичанин со своим слугой Джоном путешествуют по Египту и, застигнутые в Сахаре сильнейшим «симумум», прячутся в ближайшей пирамиде со своим проводником и носильщиками их багажа. Проводник объясняет молодому англичанину, что в этой пирамиде находится мумия дочери фараона, которая установлена в углублении, которая и видна в глубине сцены. Потом носильщики раскладывают пледы и подушки, засыпают, и под влиянием опиума англичанин видит чудный сон. Он молодой египтянин, мумия оживает в красавицу, дочь фараона, и начинаются неизбежные и бесконечные хореографические видения: мумия превращается в г-жу Кшесинскую 2-ю, которая в прелестном костюме, освещенная сверху электрическим лучом, быстро приковывает общее внимание. В течение всего огромного, растянутого балета балерина не сходит со сцены, мимические рассказы Аспиччии чередуются с танцами, которые талантливый балетмейстер кое-где добавил, применившись к условиям нынешней техники, более требовательной и сложной, нежели во времена Розети. Мимические рассказы исключительно драматического содержания очень трогательны в передаче г-жи Кшесинской 2-й, которая не переигрывает, не подчеркивает их, обнаруживая, так сказать, инстинктивную меру во всем. У г-жи Кшесинской много нежной, выражаясь словами известного писателя, простодушной грации. Она ведет сцены с увлечением, как, например, в рыбачьей хижине, рельефно передает рассказ о преследовании, так что получается весьма правдивое впечатление. В последней картине мольба о пощаде дорогого ей человека и потом восторженный порыв сердца, когда отец исполняет ее желание и соглашается выдать Аспиччию за Таора, удаются г-же Кшесинской 2-й еще лучше. В этом исполнении нет реализма и мощи Вирджинии Цукки, скорее драматической актрисы, чем танцовщицы, но оно носит отпечаток увлечения и обаятельности.