Мило и волшебная будка - Нортон Джастер

— А колесо, которое забыли подмазать?

— Оно скрипит! — ревел ТАРАРАМ, хохоча до упаду.

— А что делают люди, когда их все время обижают?

— Они взрываются! — ТАРАРАМ катался по полу, и лицо его клубилось от радости.

— Видишь, как все просто, — обратился доктор к Мило (который уже ничего не видел, кроме дыма), затем, повернувшись к заплаканному и счастливому облаку, заметил: — Тебе, пожалуй, пора собираться.

— Куда? — спросил Мило. — Может быть, нам по дороге?

— Вот уж нет, — ответил ТАРАРАМ, хватая со стола охапку порожних мешков. — Вам, может, и по дороге, а мне — сразу во все стороны. Собирать шумы, думаешь, просто? Каждый день рыщу по всему свету, потому как самые восхитительно ужасные и на диво отвратительные звуки производятся где ни попадя. Как найду, схвачу — и в мешок, и несу доктору — на лекарства. Дело у меня такое.

— И делает он его распрекрасно, — подтвердил доктор Какофонии, грохнув кулаком по столу.

— Стало быть, где какой шум — там и я, — сообщил ТАРАРАМ с гордостью. — А теперь мне пора, потому как чую добычу. Быть сегодня и скрежету зубовному, и громким скандалам, и газетной шумихе.

— А вы куда едете? — спросил доктор, замешивая новое снадобье.

— В Числовенцию.

— Эк вам не везет, — заметил ТАРАРАМ, просачиваясь в дверь, — прямо скажем, не везет — дорога вам прямиком в Долину Созвучий.

— Там что, очень плохо? — забеспокоился Ляпсус.

ТАРАРАМ заклубился в дверном проеме, и его лицо, почти лишенное выражения, выразило кошмарный ужас, а доктор вздрогнул, что прозвучало, как грузовой поезд, врезавшийся с разгону в гору заварного крема.

— Чего тут говорить? Сами скоро узнаете! — ТАРАРАМ сочувственно кивнул им на прощание и умчался по своим делам.

И вновь они мчались по шоссе. Ляпсус ради собственного удовольствия напевал обрывки забытых песенок, Тактик сопел, принюхиваясь к ветру, а Мило размышлял:

«Очень даже симпатичное местечко — эта долина. Почему Дериухо так разволновался? Непонятно. Дорога как дорога — ничего страшного вроде не предвидится».

Такие мысли крутились у него в голове, когда они въезжали в мощные каменные ворота. А за воротами сразу все изменилось.

Поначалу невозможно было понять, что именно изменилось — все выглядело так же, и пахло тем же, но все-таки, непонятно почему, казалось другим.

— Что-то здесь не так, — проговорил Мило. Во всяком случае, именно это можно было прочесть по его губам, но изо рта не вылетело ни звука.

Тут-то он и понял, что здесь не так: Тактик больше не тикал, а Ляпсус, распевавший во всю мочь, делал это совершенно беззвучно. Их обступила полная тишина: ветер не шелестел, мотор автомобильчика не урчал и насекомые не жужжали среди цветов. Не было слышно ровным счетом ничего, как будто кто-то нажал на некую таинственную кнопку и выключил все звуки на свете.

Тут и Ляпсус, сообразивший, что приключилось, подскочил от ужаса, а Тактик принялся вертеть головой, пытаясь проверить, не кончился ли у него завод. Что и говорить, странное это было ощущение: хоть кричи, хоть шепчи, хоть стучи — все равно впустую.

«Вот ужас-то», — подумал Мило, сбавляя скорость.

Все трое разом заговорили, заверещали, залаяли, но ничего не добились, кроме того, что сами не заметили, как въехали в самую середину толпы, шествовавшей по дороге. Часть толпы что-то безголосо распевала, а некоторые несли большие плакаты, гласившие:

А один огромный транспарант кратко провозглашал:

Если бы не плакаты да не орудие, большая медная пушка, которая тащилась в хвосте, эти люди были бы похожи на самых обыкновенных жителей самой обыкновенной маленькой долины, в которой вы никогда не бывали.

Когда автомобильчик остановился, кто-то поднял плакат с приветствием:

— а все остальные, видимо (но не слышимо), кричали громкое «УРА!».

— ВЫ НАМ ПОМОЖЕТЕ? — вопрошал другой высоко поднятый плакат.

— НУ, ПОЖАЛУЙСТА! — умолял третий.

Мило отчаянно пытался рассказать, кто он и куда едет, но ничего не выходило. А в это время поднялось еще четыре плаката:

— СЛУШАЙТЕ ГЛАЗАМИ,

— И МЫ

— ПОВЕДАЕМ ВАМ

— О НАШЕМ НЕСЧАСТЬЕ.

Двое держали большую грифельную доску, а третий быстро-быстро писал на ней историю того, как Долину Созвучий постигла немота.

Доска кончилась, писатель утер пот со лба, затем стер все написанное и начал снова сверху:

Он вновь приостановился, и горючая слеза скатилась по его щеке, оставив на губах сладостно-горький вкус воспоминанья.