На рандеву с тенью - Татьяна Степанова

— Нечего на эту бесовку глядеть!

— Почему же бесовку? — еще тише спросила Катя.

— Потому что туда, к ним, к бесам, в подземелье все таскалась. Вот и дотаскалась — уволокли с потрохами жабу. Только, — тут Коровина снова всхлипнула, — и дочечку мою... Господи, как же ты такое позволил, как допустил?

— К каким бесам в подземелье? — настойчиво спросила Катя. — К каким еще бесам?

Коровина вздрогнула. Пристально посмотрела на нее.

— А ты кто? — спросила она с содроганием, словно увидела что-то. — Ты кто такая? Что, подослана ко мне? Ими подослана? Отвечай! Дочь забрали и меня хотите? Не получится, не выйдет! — Она метнулась к магнитофону, отдернула штору, почти оборвала ее, затолкала кассету. Снова истово грянул церковный хор. Коровина неумело, слева направо, осенила себя крестом, не спуская с Кати испуганного взгляда. Видимо, более не узнавая в ней подруги своей дочери.

Тут кто-то дернул Катю за рукав. В комнату неслышно вошла девочка, младшая сестра Марии Коровиной.

— Уходите, — сказала она. — Пожалуйста, уходите.

Они вышли в прихожую. Девочка плотно прикрыла дверь комнаты. Оттуда доносились всхлипы, рыдания и хор, хор.

— Маме твоей нужен врач, — сказала Катя. Запнулась. Коровиной-старшей нужна была не «Скорая», а неотложная психиатрическая помощь.

— Ничего, это скоро пройдет, — девочка прислушалась. — Она таблетки пьет, ей тетя Лариса дала. Скоро успокоится, потом уснет.

— Кто это тетя Лариса?

— Веркина мама. Новая.

— Как это новая?

— Неродная. Они все вместе Машу и Верку ищут: мама, тетя Лариса, дядя Олег. Они сказали: пока не найдут, не успокоятся.

— А что это мама твоя все о каких-то бесах твердит?

— Потому что они там, под землей, — девочка глянула на Катю. — А ты ведь не Катя из Москвы. Зачем маму обманула? Я тебя у Шведа в лагере видела. Ты спасательница?

— Я? Пожалуй, да. — Катя кивнула: боже, прости мне и эту ложь. — Я из отряда Гордеевой. Мне просто нужно было поговорить с твоей мамой. А ты и Шведа, оказывается, знаешь?

— Так он же с Машкой год гулял, жениться хотел. А если ты из отряда, что же тогда про беса не знаешь? Швед не рассказывал?

— Нет. — Катя смотрела на ребенка, ища в этих ясных глазах признаки наследственного безумия.

— И даже про Луноликую? — тихо спросила девочка.

— Нет.

Перед Катей широко распахнули дверь.

— Ты лжешь. Он рассказывал. Он всем рассказывает. Ты просто боишься. Как мама.

Дверь захлопнулась. Звякнула цепочка. Катя медленно спустилась на один лестничный пролет. Посмотрела в пыльное окно. Ей вдруг нестерпимо захотелось туда, во двор, под солнце. Прочь из этого скорбного дома.

Все смешалось в доме Облонских: после заявления Обухова смешалось все. Лизунов, более не удостаивая тело, распростертое на анатомическом столе, вниманием, направился в кабинет судмедэксперта, чтобы немедленно позвонить в отдел, сообщить следственно-оперативной группе, работающей по убийству, результаты опознания, дать неотложные ЦУ. Обухов вышел во двор морга курить. Колосов тоже было повернул к выходу, но...

— Извините, не могли бы вы задержаться на одну минуту? — остановил его патологоанатом.

Только тут до Никиты дошло: эксперт ему совершенно незнаком. Никогда прежде не доводилось ему встречаться с этим невысоким, с виду тихим, как мышь, молодым очкариком. Во время их с Обуховым выпендрежа он почти все время молчал, только лаконично уточнил причину и время смерти этого самого Клыкова.

— Этот фанфарон просто не желает замечать очевидных вещей, — с раздражением сказал патологоанатом. — И разговаривать с ним сейчас бесполезно. У него уже есть ответы на все вопросы.

— А у вас нет? — хмыкнул Колосов.

— У вас у самого нет ни одного, — эксперт устало облокотился на стол. — Лизунову я завтра пошлю заключение. Пусть разбирается. Боюсь только, что он не обратит внимания на мои выводы после монолога этого фанфарона. А следователь прокуратуры у нас вообще женщина, к тому же с мужем разводится.

— Что-то не так с ним? — спросил Колосов, кивая на труп. Ему очень даже пришлось по душе, что этот интеллигентик вот уже дважды поименовал Генку Обухова фанфароном.

— Во-первых, Клыков, если это на самом деле он, ни с какого моста сброшен не был, — сказал эксперт. — При падении характер повреждений был бы совершенно иным. Во-вторых, меня смущают вот эти кровоподтеки, — он указал на багровые круглые синяки на животе и ляжке убитого. — Механизм причинения их непохож на то, чтобы они появились в процессе удара — во время падения с высоты или оказания активного сопротивления нападавшему. Это скорее похоже на нажим, давление на кожные покровы.

— То есть? — Никита слушал эксперта все внимательнее.

— Первый удар ножом, как вы и я уже говорили, был нанесен ему в шею. Сбоку. В этот момент Клыков находился в вертикальном положении — стоял на ногах. Но второй удар, в сердце, был нанесен, когда он уже лежал на спине, упав после первого ранения. А вот эти кровоподтеки могли образоваться, как мне представляется, в результате того, что кто-то во время нанесения второго удара прижимал Клыкова к земле, упираясь коленями ему в живот и внутреннюю поверхность бедра.

— И что же это, по-вашему, означает? — Колосов пощупал кровоподтеки.

— То, что, во-первых, потерпевший сначала не ожидал нападения, не сопротивлялся, точнее, даже не успел этого сделать. И то, что во время второго удара у него уже была агония и, чтобы добить его наверняка, убийца, намереваясь попасть клинком прямо в сердце, вынужден был буквально весом собственного тела придавливать его к земле.

— А это значит...

— Это уже, во-вторых, значит, что убийца был значительно легче его по весу. В Клыкове килограммов восемьдесят, в убийце чуть больше шестидесяти. Возможно, он ниже ростом и моложе.

— Значит, с моста его не сбрасывали? — Никита с усилием повернул окоченевшее тело на бок, осматривая спину. Все чисто — на коже ни ссадин, ни синяков.

— Нет. И еще одна деталь... Он умер ночью, между полуночью и тремя часами... Когда его сюда привезли, он был одет — брюки, куртка, футболка, носки, плавки, ботинки. Но из личных вещей при нем не было ничего.

— Ни бумажника, ни ключей от машины?

— Ничего, вроде бы версия ограбления, но... на шее-то у него цепь золотая, и ее не сняли. И потом, одежда — в каком она была состоянии, тоже, думаю, стоит обратить внимание. Не знаю, отразили ли они там при осмотре это в протоколе. У него были расстегнуты брюки: молния-ширинка расстегнута, плавки приспущены. Кстати, первое, что приходит на ум... Опорожнить мочевой пузырь он так и не успел. Так что, видите, если принять во внимание эти факты, кое-что с версией этого приезжего умника не стыкуется.