У Дона Великого на берегу - Геомар Куликов

Сносился он с великим князем литовским Ягайлой. Тот несет околесицу. Русские земли промеж собой и Олегом, ничтоже сумняшеся*, делит. Легким умом мечтает: прослышит, мол, Дмитрий о Мамаевом походе, сам-де убежит из Москвы в свои дальние северные земли. По правде, извещая Дмитрия о Мамаевом походе, Олег и сие хотел проверить. Чем черт не шутит! А вдруг? Однако первые же вести развеяли зыбкую надежду в прах. Какие там северные земли! После Вожи возомнил, видать, себя Дмитрий вовсе великим полководцем! Стал собирать войско, и главное, успешно.

Вполуха слушает рязанский князь своих советников. Наперед знает, кто и что скажет. Впервой ли? И не первый год он на княжеском рязанском престоле, слава богу – тринадцатый! Ведомо ему, опять же через верных людей, что дома говорит иной князь или боярин. Мало того – говорит! Какие видит сны, и о том известно. Косит глаза на седобородого боярина Федора Глебовича, коий сейчас хает Москву, и лукавая мысль бродит в голове князя Олега.

Приснился старику боярину ноне чудной сон. Рассказал его своей боярыне. Та – доверенной сенной девке поведала. К чему, мол? Девка – своему сердешному дружку. А уж тот… Словом, князь знал ноне же поутру ночной сон боярина. А был он взаправду диковинным.

Сидит будто Федор Глебович в думной палате с иными боярами и ближними людьми. И вдруг сердито обращается к нему Олег Иванович: «Ты что, старый козел, тут делаешь? Тебя кто пустил? А ну вон отседова!» Оторопел Федор Глебович. Открыл было рот, дабы почтительно возразить князю: «Нешто козел я, опамятуйся, государь!» А вместо тех слов вышло: «Ме-е-э!» Руку поднял сотворить крестное знамение против наваждения, глядь, вместо пальцев – козлиное копытце… Закричал что было сил Федор Глебович. И, слава тебе господи, проснулся.

Перекрестившись троекратно и произнося молитву, принял ся опасливо рассматривать руку. Рука как рука. И пальцы на месте. Нету копытца. Позвал, тоже с боязнью – а вдруг козлом заблеет, – свою боярыню, Василису Тимофеевну. И тут, благодарение Создателю, все было по-старому: произнеслись человеческие слова. Рассказал жене омерзительный и загадочный сон. Надо же такому привидеться!

Теперь усмехался про себя князь рязанский мальчишескому искушению. Уставиться бы на боярина Федора Глебовича и спросить грозно: «А ты что, старый козел, тут делаешь? Тебя кто пустил? Пошел отсюда!» Что со старым боярином стряслось бы? Предугадать затруднительно. Чего доброго, помер бы со страху!

Но ничего подобного не говорит, понятно, и говорить не будет Олег Иванович. Так, тешит себя праздной мыслью. Трухляв, как пень, боярин Федор Глебович. И глуп от старости так же. Однако московским пособникам готов перегрызть горло. Ведь есть такие. Здесь же, в думной палате. А за стенами ее – кто сочтет? Тайных более. Боятся его, Олега. Ордынских ханов страшатся. Потому молчат, лукавят. А переменится его, Олегово, али ордынское счастье – кинутся сломя голову к проклятому Митьке.

Хорошо Дмитрию сидеть за лесами в своей Москве. Возвел белокаменную стену заместо сгоревшей деревянной. Отчего бы и нет? Денег хватает у Калитиного внука. Вся их порода, князей московских, такая. Что плохо лежит – тянут сразу к себе. Оплошаешь – силой отымут. Ордынский выход сбирает князь Дмитрий, эва какой великий! Сколь идет царю-хану – ведомо. А сколь оседает в Дмитриевых ларях-подвалах, кому известно? Отсюда стены и храмы белокаменные! Посулы хану, его женам и родичам богаче других. Древнюю Рязань что вспоминать. Нынешний стольный град Переяславль едва отстроишь, глянь – летят ордынцы. То царевич, то мурза какой. Опять красный петух – пожар – мечется над избенками холопьими и его княжескими хоромами. Начинай все сызнова! Легко ли?

Опять краем уха прислушивается князь рязанский к речам своих князей, бояр и иных советников. Лаются, ровно бабы на базаре. Пустое все! Его последнее слово решало всегда. И ноне так будет. А каково оно, его слово? Темно еще и самому князю. По-всегдашнему не хозяин он своей судьбе. Как у Дмитрия московского дела сложатся? Что у Мамая и Ягайлы? Ждет князь Олег своих тайных людей. Известий чает* с нетерпением.

Стукнула легохонько дверь. В думную палату бесшумно, в мягких зеленых сапогах по золотистому бухарскому ковру, входит отрок. Приблизясь к князю, наклоняется к самому его уху:

– Гонец из Коломны…

Вот оно! Олег Иванович отпускает слугу, обращает взор к советникам. Те на князя глядят во все глаза. Скрытен Олег рязанский. Таким уродился, а жизнь доучила. Поэтому молвит бесстрастно:

– Подумайте без меня, братья князья и бояре.

И выходит стремительно, легким своим шагом.

Переглянулись князья и бояре. Иные брови насупили: али холопы, чтобы ждать вот так князя? Иные шеи вытянули: вдруг донесется какое слово. Боярин Федор Глебович голову уронил, захрапел с присвистом. От храпа своего тотчас проснулся. Бороду вперед выставил: я, мол, тут, в бодрствовании и здравом уме, готовый князю дать совет!

Олег Иванович сбежал по лестнице, сопровождаемый отроком. Толкнул одну дверь, другую, третью и очутился в малой каморе, где ждал его только что прибывший гонец.

Кабы был тут Бориска, тотчас опознал бы молодого гудца, что тешил гостей с сивобородым старцем на памятном пире у великого князя московского. На том самом, что прерван был известием о Мамаевом походе.

Гудец низко поклонился великому князю рязанскому.

– Ну, что там? – требовательно спросил князь Олег. – Рассказывай, да потолковее!

Был, видно, в затруднении гонец. Начал осторожно:

– Божьим промыслом огромное войско собрал князь Дмитрий…

Сверкнул князь темными очами.

– Кому служишь?!

– Тебе, Олег Иванович! Кому ж еще?

– Так и говори без уверток!

Обстоятельно докладывал гудец обо всем, что видел и слышал в Коломне. Дело знал. Умел в нужное время быть в надобном месте. Но чем далее слушал Олег Иванович, тем становился сумрачнее. Выходило по всему, Дмитрию московскому удалось собрать доброе войско, исполненное решимости лечь костьми, но побить Мамая.

Отрадно было Олегу, что многие города и княжества уклонились от призыва Дмитрия прислать свои полки. Однако и то, что было у московского князя, являло собой могучую силу. И еще одно горечью ложилось на душу князю Олегу. Верен ему гонец Лешка. Он сам, отец его, деды и прадеды служили рязанским князьям. А не может скрыть радости, повествуя о московском войске. Укорил:

– Ты, Леха, словно поёшь славу Дмитрию-то?!

Смутился гудец:

– Так ить против поганых идет. Против окаянных басурман, что терзают и нашу Рязанскую землю. Да ее ли одну?!

Вот оно опять! Исконный рязанец, а к Москве вражды нет. Холоп, а его, великого князя, без умысла укоряет в себялюбии. Печется, радеет не только о Рязани – обо всех русских землях.