Время вспомнить все - Андрей Воронин

– Ну как?

– Все будут завидовать, – удовлетворенно произносил начальник депо, обходя памятник со всех сторон. – Честно сказать, товарищи, я и не ожидал, что получится такое замечательное произведение. Даже в области такого нет. Стоит какой-то маленький Ильич, разве это памятник? Вот у нас памятник, так памятник.

И никому из присутствующих тогда в голову не пришло, что вытащить этот памятник, творение сильных рук Леонида Хоботова, из капитального гаража невозможно. Ворота были только три метра высотой и три шириной, а памятник от стволов пулемета до холки был никак не меньше четырех метров. Как ни старайся, из гаража не вытащишь, даже разместив его по диагонали проема.

Хоботов это заметил в середине работы, но промолчал, боясь, что его заставят делать Ильича размером поменьше, более дешевого. Платили за Лениных, как за рождественские елки, в зависимости от высоты.

Леонид Хоботов благополучно получил свои деньги, которые ему перечислили на книжку в местную сберкассу. Тут же в кассе Леонид Антонович Хоботов забрал деньги, которые ему выдали тройками и пятерками, сложил на дно рюкзака, сверху побросал грязную одежду, давным-давно не стиранные, засохшие носки, трусы, майки, порванные кроссовки и, имея на руках бесплатный билет, который выдавали железнодорожникам, первым же поездом отправился в Москву.

А Владимира Ильича постигла ужасная участь. Его пробовали вытащить из гаража целую неделю, но все попытки оказались бесплодными. Пришлось Ленину отпилить голову с куском плечей, и лишь только после этого безголовое туловище, твердо стоящее на башне броневика, ощетинившейся двумя пулеметными стволами, выкатили во двор. А поздним вечером, когда в депо стало почти безлюдно, два стропальщика накинули вождю мирового пролетариата петлю-удавку на шею, и автомобильный кран, хрустя и скрипя, поднял голову с плечами на высоту трех метров.

Леонид Хоботов, естественно, при этом безобразии не присутствовал. Он в это время сидел в вагоне-ресторане и попивал честно заработанную водку, запивая ее не менее честно заработанным пивом, и клеился к официантке.

Целый год он прожил безбедно, опасаясь лишь одного, что начальник депо состряпает письмо ректору, и тогда ему может не поздоровиться. Но начальник депо подавил первый порыв злости, поняв, что Хоботов здесь ни при чем, условия договора выполнил, изваяв памятник нужной высоты в нужный срок. А то, что гараж подвел, так это его, начальника беда и недосмотр.

На открытие памятника, как и положено, согнали всех, кого только возможно. Гремел оркестр, выступал начальник, а в толпе только и перешептывались, рассказывая о том, как двое стропальщиков ночью вешали Ленина.

– Ну вот, теперь я смогу спокойно уйти на пенсию, – выпив на банкете, прослезился начальник депо, глянув в окно на поблескивающего свежей бронзовкой Ильича. – Надо будет только сказать женщинам, чтобы цветов на клумбах насажали. Ты, парторг, об этом деле не забывай, после меня останешься.

Стоит сейчас этот памятник или нет. Хоботов не знал. В те места он больше не наведывался и вспоминал свою первую крупную работу с содроганием. Может именно поэтому после исполнения железнодорожного заказа к памятникам вождям и императорам у него и выработалось стойкое отвращение.

Институт Леонид Хоботов закончил довольно удачно – памятником, который был посвящен покорителям космоса. Еще несколько удачных работ сделали Хоботову имя, дали возможность жить безбедно, в то время как другие скульпторы уже голодали. Он сумел построить кооперативную квартиру, заимел мастерскую, а после этого в его жизни началась полоса сплошного везения.

Тогда еще никто всерьез не относился к религии, считая это дело чем-то интересным, но глупым, а вот Леонид Хоботов почувствовал, что именно здесь зарыта собака, именно здесь невспаханное поле, целина – самая настоящая. Но не та целина, о которой писал Леонид Ильич, а настоящая.

Еще до того как многие творцы переметнулись в религию, бросились писать иконы, начали восстанавливать заброшенные храмы, резать алтари, у Хоботова уже имелся запас готовых работ, причем сделанных для души, выполненных на очень высоком уровне, – распятия, мадонны, святые, мученики, апостолы. Все это вдруг оказалось востребованным и не только в России. Его творения начали покупать и западные коллекционеры. И деньги буквально валились, лишь подставляй ладони.

И Леонид Хоботов подставил свои широкие крепкие ладони. Так продолжалось довольно долго. И лить в последние годы интерес к религиозной пластике поубавился, можно сказать, поугас. Но Хоботов уже умел держаться в струе интереса. У него уже появилось имя, многие коллекционеры собирали его работы. И опять пошли мадонны, распятия, ангелы. Он резал их из мрамора, отливал из бронзы. Правда сейчас в этих скульптурах стала появляться колючая проволока, разбитые колокола, снарядные гильзы, обломки бомб, куски автомобильных и самолетных двигателей, лопасти пропеллеров. Все это сплеталось в причудливые композиции, которые производили на зрителя неизгладимое впечатление.

О Хоботове вышли две монографии, несколько обширных каталогов. Его работы находились по обе стороны Атлантики. Ездил он по городу в черном джипе, одевался в лучших бутиках. Работал в последние годы крайне мало, лишь иногда, когда находило вдохновение. И тогда из-под его руки выходили замечательные вещи, в которых сочетались трудно сочетаемые элементы: стекло и бетон, бронза и дерево, золото и пластмасса. Композиции были небольшие, двухметровая считалась для него гигантской.

Из Москвы он уезжать не собирался, даже не сменил мастерскую, лишь сделал в ней капитальный ремонт. Убрал крышу, остеклил потолок, покрасил и побелил стены, вставил в окна стеклопакеты, сменил старую мебель на дорогую и добротную. Теперь его творческая вотчина напоминала и гостиную, и зал музея, и мастерскую одновременно. Она была уютной, удобной, но казалась какой-то странной, может быть, от рисунков в дорогих рамах или от небольших скульптур, поставленных на постаменты и стеллажи.

Сегодня Леонид Хоботов устраивал вечеринку по поводу прощания со своей последней работой, которую купили, когда скульптор даже ее не закончил, и купили за большие деньги. А приобрел ее для своей галереи известный голландский коллекционер. Скульптура стояла в углу мастерской на фоне белой шершавой стены, подсвеченная двумя софитами, словно ее собрались снимать для фильма. Посреди мастерской был накрыт большой стол, накрыт обильно, щедро. Но стульев рядом не стояло, Хоботов не любил, когда люди сидят. Он любил, когда те ходили, двигались, любил за ними наблюдать, забравшись на галерею и стоя на ней как капитан на мостике.

Во дворе уже расположилось с полдюжины шикарных автомобилей, и разодетая публика с бокалами и сигаретами в руках прохаживалась по мастерской. А Леонид Хоботов в черном костюме, без бабочки, с расстегнутой верхней пуговицей, с повязанным на шею пестрым платком стоял на своем излюбленном месте, опираясь локтями на перила, и сверху приветствовал входящих, гостеприимно предлагая разграблять богато сервированный стол. Пришедшие негромко переговаривались, каждое слово гулким эхом разносилось к стеклянному потолку, за которым плыли тяжелые серые облака.