Береg Утопiи - Том Стоппард

Белинский. Не знаю.

Михаил (бодро). Хорошо, по крайней мере, что тебя в Сибирь не отправили. Чаадаев под домашним арестом… Ну, а bientôt,[28]увидимся в пятницу. Ты что читаешь?

Белинский. Фихте, разумеется. А что?

Михаил. Читай Гегеля. Гегель – наш человек. Фихте все уговаривал объективную реальность исчезнуть. Неудивительно, что я не туда зашел! (Кланяется Кате.) Сударыня, тысяча извинений. (Уходит.)

Катя. Хм!.. (Передразнивает его.) Александра!

Белинский достает из кармана маленький перочинный ножик.

Белинский. Вот. Гляди, что я тебе привез. К at я (довольна). У меня никогда не было перочинного ножика.

Белинский. Это все, что у меня осталось.

Звучит музыка. Александр Пушкин, 37 лет, в пальто, стоит, прислонившись к косяку двери концертного зала. Он с презрением оглядывает публику, ловит чей-то взгляд, резко отворачивается и уходит.

Вдалеке, будто в ином мире, слышен пистолетный выстрел.

Ночь. Комната Белинского освещена лампой с сальной свечой. Белинский, в пальто, оборачивает газетные листы вокруг собственного живота, чтобы согреться. Он кашляет в грязный платок. Станкевич, тепло одетый, с улицы, расхаживает в возбуждении, держа открытую книгу.

Станкевич. Прежде всего мы должны перестать изображать из себя Гамлетов.

Белинский (читает тексту себя на животе). Вот послушай: «…смерть величайшего поэта из всех когда-либо живших…» Господи, как я ненавижу этих писак в манишках. Им-то что за дело? Это личная потеря, я отказываюсь делить ее с другими.

Станкевич. Его нравственное и духовное отчаяние происходит от нежелания признать разумность объективного мира…

Белинский. Это она его погубила, в каком-то смысле.

Станкевич. Согласен! Она была не для него. Дуэль была неизбежным столкновением противоположных Я – драматическая диалектика. Все это есть у Гегеля.

Белинский. У Гегеля? Да она просто крутила романы!

Станкевич. Что ж, я не спорю. Однако на более высоком, гегельянском уровне, дуэль на шпагах представляет собой…

Белинский. Он стрелялся.

Станкевич. Что?

Белинский. Он стрелялся.

Станкевич. Кто стрелялся?

Белинский. Пушкин.

Станкевич. Я говорю о Гамлете.

Белинский. О Гамлете?

Станкевич. Да, о Гамлете. Пьеса называется «Гамлет». Автор – Вильям Шекспир. В пьесе есть дуэль. Ты помнишь дуэль?

Белинский. Послушай, Станкевич, это, конечно, унизительно, но будь объективный мир так же эфемерен как отрыжка эльфа, или так же весом, как телячья отбивная… (Хватается за живот.) Ох, лучше бы не вспоминал!.. До тех пор, пока у кого-нибудь не хватит мозгов предложить мне редактировать какой-нибудь…

Станкевич (вынимает из кармана конверт с деньгами). Ах да, я же с этим и пришел. Тебе нужно поехать на Кавказ на пару месяцев. Вот. Здесь не только от меня, но и от Боткина, Аксакова, Каткова… от всех членов кружка…

Белинский. Спасибо.

Станкевич. Ты должен привести себя в…

Белинский. Я приведу. Не беспокойся.

Станкевич. Можешь захватить с собой Гегеля. (Протягивает книгу Белинскому, который ее осторожно открывает.)

Белинский. Значит, объективный мир – это все-таки не иллюзия?

Станкевич. Нет.

Белинский. Значит, и прачечная, и кузница, и все то, что Фихте называл отпечатками моего сознания… настоящие?

Станкевич. Да. Все разумное существует, и все существующее – разумно.

Белинский. А нищета, бесправие, цензура, кнуты и унижения, судебная волокита? Министр народного просвещения? Россия?

Станкевич. Существуют.

Белинский. Как же мы этого раньше не замечали?

Станкевич. Причем не только существуют, но и необходимы.

Белинский. Это почему же?

Станкевич. Они необходимы для поступательного движения истории, для ее диалектической логики.

Белинский. В самом деле? Значит, получается, что… беспокоиться по этому поводу… ненавидеть все это…

Станкевич. Неразумно. Грубая ошибка.

Белинский. Ты мне одолжишь словарь?

Станкевич. Бог знает, когда мы теперь увидимся. Враги настаивают, чтобы я ехал лечиться на воды, в Карлсбад. Сначала заеду домой, повидаю родителей.

Белинский. Тебя уже можно поздравить?

Станкевич. Еще нет. По крайней мере, официально. (Пауза.) Белинский… скажи Любови, что для меня она слишком хороша.

Белинский. Ты ей подходишь. Вы можете сделать друг друга счастливыми.

Станкевич. Счастье – это гармония с природой.

Белинский. Станкевич, ты когда-нибудь испытывал… страсть?

Станкевич. Я знаю, что испытал очень сильное чувство, когда она опустилась на колени, чтобы снять с Натали конек…

Белинский. Это то самое.

Станкевич. Но брак… он…

Белинский…существует.

Станкевич. В своем иллюзорном смысле да. И все это совместное хозяйство…

Белинский. Существует.

Станкевич. И… знаешь ли… дети.

Белинский. Существуют.

Станкевич. Семейная жизнь. Зимние вечера у камина.

Белинский. Существуют.

Станкевич. А что же тогда тень на стене пещеры?

Белинский. А вот это философия.

Комната Белинского. Михаил переехал к Белинскому. Книги и прочий хлам, который прежде был на кушетке, теперь переместился на пол. Михаил лежит на кушетке, курит и пишет. Белинский, в черкеске, лихорадочно пишет, стоя перед бюро, и кидает исписанные листы на пол, в кипу других страниц. На этот раз к шуму прачечной добавляется стук молота по наковальне снизу. Михаил вскакивает и открывает окно, чтобы крикнуть. Шум прачечной и стук молота становятся громче. Несколько мыльных пузырей влетают в окно.

Михаил (кричит). Эй, стучите потише, черт бы вас побрал! (Он закрывает окно и начинает энергично расхаживать по комнате.) Мы заменим обложку с желтой на зеленую, чтобы читатель сразу увидел, что у «Московского наблюдателя» теперь новая редакция.

Возобновившийся стук выводит его из себя. Он вылетает из комнаты и скатывается вниз по ступенькам, громко ругаясь.