Цвет греха: Алый - Александра Салиева

едва уловимо морщится и снова к ящику тянется. Через секунду передо мной появляется ещё несколько фото. Там мужчины постарше. Как раз того самого сословия, о котором я спрашиваю.

– Подумал, эти тебе точно не подходят, – угрюмо комментирует свои действия, а заодно и на мой вопрос отвечает.

Обречённо вздыхаю. Обхожу стол и останавливаюсь рядом с мужчиной, сложив руки на груди.

– И как моё потенциальное замужество связано с этой твоей неразрешимой проблемой? – начинаю с малого.

Прежде чем заговорить, отец вспоминает о коньяке. Отпивает опять из горла, и опять морщится.

– Ты можешь выбрать любого из них. Я всё организую в самые кратчайшие сроки, – делает вид, будто не слышит предыдущее, сказанное мной, тоскливо уставившись на оставленные мной фотографии. – Хорошенько обдумай. Но не затягивай. Я даю тебе время. До утра. Если захочешь узнать о ком-то из них подробнее, на обороте каждого фото есть полное имя и дата рождения – в сети про них полно всего, а если этого мало, только скажи, и я найду для тебя всё, что заинтересует.

Повторно вздыхаю в полнейшей обречённости. И задумываюсь о том, чтоб коньяк у него отобрать. Мне бы сейчас тоже пригодилась парочка глоточков.

– То есть, рассказывать ты мне не собираешься, – выношу самое главное из всего происходящего.

Отец тоже вздыхает, упрямо поджимает губы и поднимается на ноги. Его телефон звонит, и он сосредотачивается на информации, которая светится на экране. Честно говоря, решаю, что на этом наш разговор окончен, и остальное из него каким-то образом выпытывать при другом удобном случае придётся. Но нет. Звук входящего он отключает. Ровняется со мной вплотную и приобнимает за плечи, уткнувшись носом мне в макушку. Некоторое время просто молчит. Проходит не меньше минуты, прежде чем я слышу тихое и отрешённое:

– Знаешь, ты очень похожа на свою мать. Её давно нет, но когда я смотрю на тебя, вижу её в твоих глазах, ангел мой, – сжимает мои плечи крепче. – Она была удивительной женщиной. Очень доброй, и одновременно с тем храброй и сострадательной. У неё было большое чистое сердце. Не такое, как у меня. В своей жизни я делал разные вещи. Всё, что я имею, не благодетелью нажито. Не всем из того, что я делал в своей жизни, я могу действительно гордиться. Но твоя мать, она – совсем, как ты. Вы слишком похожи, – делает паузу, а объятия приобретают болезненный оттенок. – Твоя мать была хрупкой, слишком хрупкой. Такие хрупкие создания не выживают в этом мире, если их не беречь. Видимо, я недостаточно хорошо справился, раз её больше нет с нами. Этот мир слишком жесток. Для таких, как вы.

На мои глаза наворачиваются слёзы. И уже я сама цепляюсь за плечи родителя, хватаясь, как за спасательный круг утопающий в поиске спасения. Он редко вспоминает эту часть нашего общего прошлого. Я сама почти не помню ту, что дала мне жизнь. Услышать что-либо про неё – очень ценно, всегда задевает за живое. Тем сложнее взять себя в руки и слушать дальше.

– Моя обязанность – заботиться о том, чтобы ты была в порядке. Я должен быть уверен, что ты будешь в порядке, понимаешь, Эва? – перехватывает за плечи иначе, отстраняется и слегка встряхивает меня. – Даже после того, как я сам уже не смогу заботиться о тебе, – добавляет негромко. – Особенно, в этом случае, – выделяет. – Ты не должна остаться одна. Никогда. Именно поэтому, пожалуйста, сделай, как я прошу. После того, как ты выйдешь замуж, в твоей жизни будет тот, кто сможет позаботиться о тебе. Ты не обязана любить его или боготворить, это будет взаимовыгодный брак. Просто живи дальше, ангел мой…

Мои слёзы не высыхают. Я цепляюсь за мужские плечи до судорог в пальцах. Хотя, честно, стараюсь не рыдать, как маленькая девчонка, и быть взаимной его откровению.

– Всё обстоит настолько плохо? – произношу, горько улыбаясь. – Ты поэтому хочешь снова отправить меня за границу, да? – переосмысливаю заново увиденный мной ранее своеобразный список кандидатов. – Чтобы уберечь. Чтобы меня не было рядом с тобой. На случай, если ты не справишься с тем, что происходит.

Ещё было бы неплохо знать, что именно происходит, но до этого я не дохожу. Отец виновато кивает и старается выдавить из себя приободряющую улыбку. Он собирается добавить что-то ещё, уже словесно, но всё перекрывает жуткий грохот. Где-то снаружи. Словно взрывается что-то. Даже стены дома содрогаются. Следом раздаются чьи-то крики. И если лично я теряюсь, пока мой разум переполняет тревога, то на лице родителя отпечатывается лишь мрачная решимость. Он спешно поднимается на ноги, подходит к окну и отодвигает портьеру, вглядываясь в то, что происходит снаружи. Замирает в таком положении на несколько секунд.

– Твою ж мать… – ругается по итогу, отшатываясь назад.

Порывистым жестом задергивает ткань в прежнее положение. Разворачивается ко мне:

– К окну не подходи. В коридор тоже не выходи одна. Пришлю за тобой Марию. Дождись её здесь, – командует, прежде чем направиться на выход из кабинета.

Не медлит. Запинается лишь раз, на ровном месте, бросив косой взгляд на вытащенные из конверта фотографии мужчин:

– Это заберешь с собой, – добавляет скупо.

Не спорю.

После моего просмотра, они валяются по всему столу и создают беспорядок, поэтому, едва остаюсь одна, первым делом в самом деле собираю их.

И жду…

Хорошо, испытывать свою выдержку долго не приходится. Появляется та, кого я жду.

– Ты здесь… – выдыхает с заметным облегчением экономка.

“Где ж мне еще быть?” – мелькает мысль, которую я оставляю при себе. Вслух произношу иное:

– Что происходит?

Обычно румяная и улыбчивая Мария выглядит бледной и встревоженной. В её руках битком набитый саквояж, который она ставит на стол передо мной. Замок не застёгнут, и одного беглого взгляда вполне хватает, чтобы определить содержимое. Вещи – мои. Не только одежда сложена в этой дорожной сумке. Портмоне, телефон, паспорт и прочие документы, которые перекрывают увесистые пачки купюр крупного номинала в разной валюте.

– По дороге объясню. Нужно уезжать отсюда, – не спешит делиться ответами женщина, хватая меня за локоть.

Свободной рукой она забрасывает в саквояж конверт, полчаса назад вручённый мне отцом, также ловко закрывает молнию.

– А как же папа? – протестую против такого самоуправства, перехватывая её запястье, не собираясь так легко поддаваться.

На женском лице проступает досада.

– Он внизу, – сознаётся она неохотно. – Встречает… гостей.

Пауза в её речи слишком красноречива.

– И что за гости такие? – напрягаюсь.

Всё остальное напрягает ничуть не меньше. Например, восемь вооружённых мужчин, ожидающих нас в коридоре, которых я замечаю, когда Мария всё же вытаскивает меня