Приди, сладкая смерть - Вольф Хаас

— И как? Помогают эти упражнения от головной боли? — с улыбкой обратился он к Николь.

Сначала что-нибудь приятное, потом что-нибудь интересное:

— С тех пор как я на «скорой» работаю, у меня больше голова не болит.

Николь взглянула на него недоверчиво:

— У нормальных людей там обычно голова как раз начинает болеть.

Тогда Бреннер показал ей пачечку лекарства, которое ему продал Черни. Потому как он по своей натуре дельца неутомимо приторговывал наркотическими веществами. Мне бы не хотелось сболтнуть сейчас лишнего, ничего такого трагического, но благодаря своим контактам с врачами Черни собрал небольшой набор пробных упаковок лекарств и продавал их среди своих знакомых. Так, немножко, для заработка, не то чтобы всерьез, это точно.

— Каждый день по одной перед завтраком, и с тех пор ни разу приступа не было.

Только теперь слезы окончательно исчезли из марсианских глаз. Бреннер это точно рассмотрел, когда она вытаращила глаза, глядя на его пачку с лекарством.

Потом она вышла из комнаты и через пару минут опять вошла с огромной красной папкой, из которой стала зачитывать ему про побочные действия.

— Ты уже сколько их принимаешь?

— Месяца три-четыре.

— Ты еще радоваться должен, если тебя на свалку примут как особо опасные отходы, — ахнула она, — на твоем месте я бы сразу легла в отделение интенсивной терапии. Сейчас же дай сюда эту отраву! — При этом она так распахнула ему свои глазища, как будто это были отверстия контейнера для сбора старых лекарств.

Бреннер без возражений протянул ей таблетки, потому что дома у него была припасена еще одна сотенная пачка. Не сто таблеток, сто упаковок.

— Не понимаю, отчего это все водители на «скорой» такие токсикоманы, — покачала головой Николь, — эта отрава у тебя точно от Черни.

— А ты это точно от Штенцля знаешь, — повторил Бреннер ее интонацию.

— Не городи ерунду! Про то, что Черни таблетки достает, все знают. Жадный пес. Вот к кому бы я повнимательнее присмотрелась на месте полиции. Потому что этот совсем без совести. И кроме того, он единственный, кому выгодна смерть Штенцля.

— Потому что он получит должность Штенцля и превратится из мелкого торговца в крупного?

— Ерунда! Про Лео можно сказать много плохого, но к торговле таблетками он отношения не имел.

— Но к Черни все-таки имел, да?

— Черни кому угодно любую сделку в состоянии навязать. А потом она только ему одному выгодной оказывается. У него с каждым вторым работником больницы заключен договор на страхование жизни того, кто дольше проживет. Но умирает-то, ясно, не Черни, умирают, ясно, другие.

— У него и со Штенцлем был такой договор?

— Я же тебе говорю.

— Но как же он себе это может позволить? Страховки ведь стоят сколько.

— Что значит «позволить»? Он ведь добывает договоры для страховой компании. Одни комиссионные покрывают уже половину его собственного взноса. У него якобы больше сотни договоров заключено. Каждый по меньшей мере на миллион.

— А по статистике из ста человек за год один умирает.

— Я в статистике ничего не смыслю.

— А иначе бы все люди больше ста лет жили.

— Да, если так посмотреть.

— Только нужно, конечно, учитывать возрастную пирамиду. Это очень дотошный расчет, какое будет соотношение между страховыми выплатами и смертностью. Страховые общества ведь тоже не дураки.

— Страховые общества — нет. А люди дураки. Этот Черни уже все давно со страховой компанией тайно обговорил.

— И ты думаешь, ему выгорает?

— А если в какой год вдруг не выгорит и никто не умирает, то приходится и помочь слегка, — сказала Николь. Она вдруг рассмеялась. — Надеюсь, ты мою болтовню не будешь всерьез принимать?

— Однако ты довольно весело выглядишь, и не подумаешь, что у тебя пару недель назад любовника застрелили.

— Это кто говорит?

— Это я говорю. Или ты здесь кого-то еще видишь?

— Кто про любовника говорит?

— Все.

На всякий случай Бреннер отступил на шаг назад. Но Николь и не пыталась вцепиться ему в лицо. Она лишь спросила с ледяной марсианской миной на лице:

— Что все говорят?

— Что ты воевала с Ирми.

— А так оно и было. Только это вовсе не значит, что меня интересовал Штенцль. Мне хотелось, чтобы Ирми убралась отсюда, потому что она все время что-то вынюхивала. С ней что-то было не так.

— А с тобой ничего не было? Со Штенцлем?

— Нет уж, спасибо.

Ну как тут по таким глазам поймешь, правду человек говорит или нет? А Бреннер тогда взял и просто сказал:

— Если ты его не убивала, значит, это был Черни.

— Очень остроумно. Мне Черни и в самом деле неприятен с его денежными делами. Но вся эта затея со страховками просто игра в рулетку. Он ставит свои деньги на разных людей и надеется, что хотя бы один из них помрет вовремя.

— Надеюсь, не русская рулетка.

— Тут разницы почти никакой, разве что все вы, водители, свои деньги в покер проигрываете. Ваша фирма играет в баре, в подвале, — Николь опять изображала суровую медсестру, — а спасатели из Союза — в Golden Heart. Везде одно и то же. Я вообще не удивилась тому, что с Ланцем и Бимбо стряслось.

— И откуда ты только еще и про это знаешь?

— А ты как думаешь, зачем у меня здесь сегодня опять уголовная полиция была?

— Может, ты им нравишься.

— Ты сказал «может» или мне показалось?

— И тебя это совсем даже не удивило?

— Что я уголовной полиции-то нравлюсь?

— Что Ланц убил Бимбо.

— Нисколько. При таких карточных долгах, какие Ланц у Бимбо наделал.

— Чего ты только не знаешь.

Николь глядела на него таким долгим осуждающим взглядом, что пару секунд ей пришлось держать голову в полной неподвижности. И тогда Бреннер заметил у нее совсем слабые усики, как у Ханзи Мунца. И хочешь верь, хочешь нет, это делало ее только красивее.

— Про ваши карточные долги всякий знает. Только спасатели из Союза нисколько не лучше. Ты не поверишь, на какие они суммы в своем Golden Heart играют.

— Ты ходишь в Golden Heart?

— Раньше ходила.

— Почему только раньше?

— До того, как Штенцль стал моим шефом. Заведение ведь ему принадлежало. По крайней мере половина.

— А кому принадлежит другая половина?

— Откуда я знаю. Брату его, я думаю. Но когда потом через полгода Штенцль стал моим шефом, мне странно было бы туда еще и по вечерам ходить. Да к тому же он со своим братом поссорился.