Читающая по цветам - Элизабет Лупас

– Месье де Клерак прав. Королева – крестная мать моей дочери, и своею добротой она спасла мне жизнь. Я могу покинуть Эдинбург, только лишь если на то будет ее воля.

– Тогда ты совсем дура, – бросил граф Хантли. – Но как бы то ни было, я на всякий случай оставлю поблизости нескольких Гордонов, чтобы быть уверенным, что, пока суд да дело, никто не сделает попытки похитить тебя или твоего ребенка.

– А я на каждого Гордона оставлю по Лесли, – процедил сквозь зубы граф Роутс. – Поместье Грэнмьюар уже две сотни лет как принадлежит Лесли, и я не допущу, чтобы оно перешло к Гордонам из-за одной глупой девчонки. Они поженились без моего согласия, и я устрою так, что их брак аннулируют, а их отродье станет ублюдком – и тогда от ваших притязаний не останется камня на камне.

– Довольно, милорды! – Лорд Джеймс Стюарт выступил вперед и встал между Роутсом и Хантли. Хоть он и был бастардом, вид и осанка у него были королевские; и я почти понимала его мать, одержимую желанием сделать его королем Шотландии. – Месье де Клерак прав – решение за королевой. Мистрис Ринетт, – обратился он ко мне, и я не могла не восхититься ловкостью, с которой он так и не назвал меня ни Гордон, ни Лесли. – Возвращайтесь в свои покои в Холируде и будьте любезны оставаться там, пока королева не повелит вам явиться.

Я присела в реверансе, всем своим видом выражая кроткую покорность.

– Да, милорд. С вашего позволения, милорды графы.

Я тяжело оперлась на руку Дженет – причем не только ради пущего эффекта, но и потому, что опять почувствовала слабость и у меня начали подгибаться ноги – и двинулась по главному нефу к выходу. Но не успела я сделать и трех шагов, как путь мне преградила темная фигура. Я поглядела на эту коренастую, мускулистую, угрожающую мужскую фигуру, на это злобное лицо, мне вдруг показалось, что я на мгновение перенеслась в часовню святого Ниниана, в ту минуту, когда этот человек разбил ее двери и ворвался в древнюю церковь, чтобы остановить мое венчание.

– Эта женщина – ведьма, – сказал Рэннок Хэмилтон из Кинмилла.

В нем не было ничего кроме пустоты, хотя обыкновенно в каждом человеке я улавливала аромат какого-нибудь цветка. Я еще никогда не встречала никого, кто бы не источал хотя бы слабый, едва различимый запах цветка или растения. Он посмотрел мне в глаза, улыбнулся и сказал:

– Лучше просто сжечь ее вместе с ее отродьем и взять ее забытый Богом замок силой оружия.

Все они разом выступили вперед: Хантли и Роутс, лорд Джеймс и Никола де Клерак. Мы находились в церкви, и никто из них не был вооружен; если бы не это, вокруг наверняка бы засверкала сталь. Даже Дженет, обняв меня одной рукою, сжала другую в кулак, словно для того, чтобы драться. Сама же я чувствовала, что еще немного – и я рухну на плиты пола.

– Погоди, Кинмилл. – Роутс бросил эти слова таким тоном, что стало очевидно – он одергивает своего приспешника только для проформы и в будущем вполне может счесть его зловещую угрозу приемлемым путем решения вопроса. – Королева должна сказать свое слово – а потом свое слово скажем мы.

– Ничего вы не скажете… – начал было Хантли, но его прервала Дженет Мор.

– Покуда вы, господа хорошие, скандалите и орете, будто вас режут, – сказала она со своим простонародным шотландским выговором, – моя госпожа вот-вот хлопнется в обморок. Так что уж сделайте такую милость, дайте пройти.

Это был единственный выход из создавшегося тупика, разве что я упала бы наземь и разбила голову о каменные плиты. Ни один из стоявших вокруг меня мужчин не посторонился бы, чтобы дать пройти другому, но все они разом посторонились, столкнувшись с решительной эбердинширской служанкой, которая плевать хотела и на королевский двор, и на всех шотландских вельмож вместе взятых.

Мы вместе вышли из аббатства. Каждый новый шаг все больше отдалял меня от Александра. Мне захотелось как-то остановить время, но оно, конечно же, продолжало неумолимо течь дальше, вдох за вдохом, минута за минутой.

«Я никогда не соглашусь снова выйти замуж, – подумала я. – Никогда, что бы со мной ни делали. Я никогда больше не выйду замуж и никогда никому не отдам Грэнмьюар – и я найду убийцу и добьюсь, чтобы его покарали».

Меня оставили в покое на всю оставшуюся неделю, включая воскресенье; Дженет рассказала мне, что мастер Джон Нокс произнес грозную проповедь, обливающую грязью католическую мессу, и что королева потребовала, чтобы он явился к ней и объяснился. Я знала, что вскоре она потребует, чтобы к ней явилась и я, однако пока что я не хотела об этом думать. Я держала на руках мою Майри, мое горькое дитя и рассказывала ей все, что знала, о ее отце. Граф Хантли распорядился, чтобы тело Александра отвезли в Глентлити и похоронили рядом с его отцом и матерью; я хотела, чтобы его погребли в Грэнмьюаре, но никто не спросил, чего хочу я. Я ела и спала и каждое утро и вечер гуляла по галерее. К тому времени, когда королева наконец призвала меня к себе, я почти восстановила свои силы и ясность рассудка.

Мне хотелось бы верить, что я снова стала сама собой, но это было не так. Это место внутри меня, обнесенное каменными стенами, точно такое же, как полость в Эдинбургской скале – оно продолжало разрастаться. Я чувствовала, как твердый, непроницаемый камень постепенно, мало-помалу, захватывает всю мою душу.

Королева приняла меня в приемной на первом этаже северо-западной башни Холируда, украшенной коврами и гобеленами с вытканными на них гербами Шотландии и Франции. Слева был виден вход в еще одну комнату, а справа виднелись ступени каменной винтовой лестницы, наполовину прикрытой гобеленом, изображающим, как три Мойры, греческие богини судьбы, прядут, вытягивают и обрезают нить человеческой жизни. На аудиенции присутствовали брат королевы лорд Джеймс Стюарт, а также второй ее близкий советник, Никола де Клерак. Что до сэра Уильяма Мэйтленда, то он был спешно отправлен в Лондон, дабы умаслить королеву Англии Елизавету Тюдор. Мэри Ливингстон тайком помахала мне рукой, из-за кресла королевы, где она стояла рядом с другой придворной дамой, которую я не знала.

И, конечно же, там была сама королева. Я сделала низкий реверанс. Я практиковалась в них целую неделю, потому что нелегко присесть в реверансе, когда твои ноги все еще слабы и подгибаются, а мне совершенно не хотелось упасть и ударить в грязь лицом. Я выпрямилась и впервые с тех пор, когда мы обе были детьми, взглянула прямо в глаза Марии Стюарт.

Как же мне описать ее, эту мою ровесницу, дважды королеву – вдовствующую королеву Франции и законную королеву Шотландии, – которую называли самой красивой женщиной в Европе, которая получила образование и воспитание при французском, самом утонченном европейском дворе? Она была высокой – это было ясно, даже когда она сидела – и изумительно стройной. У нее были отражающие свет золотисто-рыжие волосы, зачесанные по французской моде назад под капор, сплошь расшитый жемчугами, бриллиантами, агатами и серебряной нитью. Ее миндалевидные глаза, янтарно-золотистые, почти того же цвета, что и волосы, были наполовину прикрыты тяжелыми веками и длинными, блестящими золотыми ресницами. Но более всего в ее лице меня поразил высокий лоб с гладкой белой-белой кожей. Он придавал ей какое-то пришедшее из древних времен достоинство, как у королев со старинных портретов и цветных рисунков в старых рукописных книгах.