📚 Hub Books: Онлайн-чтение книгКлассикаУкрощение тигра в Париже - Эдуард Вениаминович Лимонов

Укрощение тигра в Париже - Эдуард Вениаминович Лимонов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 16 17 18 19 20 21 22 23 24 ... 77
Перейти на страницу:
на комоде. В детстве коротконогий выглядел совсем кретином.

«Рай для бедных», — думал писатель, оглядывая квартиру. Рай находился на углу улицы Трех Молотков и Главной улицы.

Мебель была изготовлена из дерева, живо напоминающего пластмассу, или наоборот. Большой стол писатель из любопытства попытался ковырнуть ножом, но нож отскочил от материала неизвестного происхождения, не оставив и царапины. Такими же громоздкими и тяжелыми были и стулья. На стульях и столе имелись украшения в виде кружочков, листиков и петелек, каковые полагается иметь на живой и теплой деревянной мебели, но, ковырнув и их ножом, писатель понял, что украшения не вырезаны, но вылиты, как льют чугунные болванки в литейном цеху.

Самой почитаемой книгой в доме была, несомненно, телефонная: вся в пометках, изнасилованная загибами и закладками, торец исчернен руками коротконогого и его жены. На журнальном столике, сплетенном из искусственных же прутьев, хранился комплект перемешавшихся страницами русских эмигрантских газет. Самое почетное место в газетах занимали некрологи. Удивительную полужизнь вели коротконогий и его жена. Ни одного милого, обласканного предмета не обнаружил писатель во всей квартире. Было много одежды и обуви во вместительных больших шкафах, множество постельного белья — одеял, подушек, простыней. Но неуместные скопления эти напоминали скорее склад, но никак не живые, общающиеся с человеком вещи.

С квартиры писатель переместил внимание на Наташку. Она была молчаливой, грустной и грубой. Не агрессивно-грубой, но чем-то напоминала квартиру коротконогого и весь Бруклин. На ней были грубые желтые сапоги. Толстые подметки, крупный грубый каблук, высокое (кожа с порами, свиная) голенище. В свиные сапоги скрывались кожаные, цвета грязного городского цемента, брюки, утяжеляющие ее.

Торс Наташки покрывал старый свитерок с расстегивающимся воротом. Волосы, отрастающие, обнажили на пару инчей свое настоящее русое происхождение, оставаясь на другие пять инчей тускло-блондинистыми. Не нравилась писателю Наташка. Трудно было поверить, что это та девушка, которая еще месяц назад представлялась писателю Тарзанихой и тигром. Они все больше молчали.

Постель их опять была на полу (в настоящую постель они впервые попали уже в его квартире в Париже) в пустой комнате. Единственной мебелью, кроме матраса, был секретер из поддельного, как стол и стулья в ливинг-рум, дерева. На секретере находились сломанная пишущая машинка и второй экземпляр телефонной книги. На полке секретера стояли еще телефонные книги всех нелюбимых писателем бюро Большого Нью-Йорка, томик стихов Мандельштама и мстительный, ядовито-красный томик воспоминаний о Сталине Авторханова.

В постели они больше лежали порознь с закрытыми глазами и думали. Они делали и любовь, но грустно и безрезультатно. Они возились, вздыхали, делали все нужные движения, которые необходимо совершать, но души в этих движениях содержалось еще меньше, чем в движениях, которые они совершали в Лос-Анджелесе, на полу в квартире человека, похожего на Ал Пачино. (Владелец нью-йоркского пола был похож физиономией на наглую лошадь.)

Однажды, взяв Наташкину грудь в руку, писатель почувствовал, что совершает преступление. Не то нехорошее-запрещенное секс-действие, которое «нельзя» и все же именно поэтому необыкновенно сладко совершить, но по-человечески нехорошее, как, скажем, поманить ребенка конфетой и, не дав ему конфеты, ударить его по голове трубой. Есть вещи, которых не совершают даже самые злые люди. Писатель выпустил из руки обожженную грудь девушки, пробормотал: «Джизус факинг Крайст!» — и встал. Голый, он пошел в ливинг-рум, включил ТиВи и сел в кресло. Тупо глядя в неприятную рожу диктора, хвастливо читающего американские местные новости, он поклялся себе, что возьмет эту женщину в Париж. Потому что, несмотря на все гадости, которые тебе сделали люди, иногда, один раз во много лет, все же нужно быть человеком. Просто так. Ни для кого, но для себя. «И меня совершенно не заботит, что она обо мне думает. И тем более, что она мне совсем не нужна. Значит, я не ищу своей выгоды!» Глядя в ТиВи, писатель попытался было расколоть себя и найти, возможно, скрываемую им выгодность приезда женщины в свиных сапогах в Париж. И не нашел.

— Может быть, пойдем в магазин? — спросила она, выйдя из спальни, одетая именно в свиные сапоги и все ненавидимые им одежды. — Купим еды, вина.

— Пойдем в магазин.

Они ели, пили, грустно лежали на матрасе. Писатель смотрел ТиВи по множеству часов. Наташка ходила по квартире хмурой тенью, много спала, иногда присоединялась к нему у ТиВи. Было непонятно, почему она не бунтует. Может быть, потому, что ей нельзя было с ним ссориться. В Лос-Анджелесе она была сильна уже одним сознанием того, что может снять телефонную трубку, позвонить мужчине и отомстить писателю, выспавшись с другим самцом. Здесь, в Нью-Йорке, у нее практически не было знакомых… Не умея быть суровым и не желая быть суровым, суровый по необходимости, он решил снять с нее часть гнета и позвонил приятелю Кириллу. Кирилл знал, как следует развлекаться, и развлекался очень часто. Писатель решил развлечь Наташку.

— Конечно, приходите, — сказал Кирилл. — У меня есть трава. Есть бутылка виски. Выпьем, покурим, потом что-нибудь придумаем.

Она обрадовалась, когда узнала, что они покидают Бруклин, и телевизор, и фотографию коротконогого в детстве. Она впервые, может быть, улыбнулась. Он, запирая дверь, выходя последним, даже украдкой с отвращением плюнул на прощание в обширное помещение, где происходила полужизнь коротконогого, замаскированная под жизнь, но не жизнь. Только телевизор он обласкал взглядом. Телевизор, к которому люди его класса несправедливы. Милый телевизор, скрасивший ему эти трудные дни. Причмокнув губами, он послал «мозгопромывочной машине» воздушный поцелуй.

У Кирилла скрещивались на мольберте две ржавые шпаги с тусклыми рукоятками. И шпаги, и мольберт Кирилл нашел в мусоре. Окно Кирилла освещало желтое зимнее солнце, проникающее с 49-й улицы. Напротив, до самой 50-й, ничто не торчало из многострадальной земли Манхэттена. Владельцы этого куска острова выколачивали деньгу простейшим способом — между 49-й к 50-й раскинулся паркинг. Кирилл, высокий близорукий парень, товарищ первых тяжелых лет писателя в Нью-Йорке, теперь работал брокером в «И. Джи Хаттон» — продавал медь, пшеницу, рис и сталь на двух языках по телефону. Но не двуязычные телефонные беседы, наполненные цифрами, были главными в жизни Кирилла. Главным был процесс остальных шестнадцати часов его жизни. Под окнами Кирилла, рассыпавшись военной цепью, дежурили продавцы драгс, скрашивающие эту жизнь. Когда высокий брокер появлялся на улице, юноши, представители самой либеральной профессии, приветствовали популярного покупателя радостными криками.

— Ну что ж, для начала выпьем по стаканчику, и я сделаю джойнт, — приветствовал их Кирилл, потерев руки. — Попозже, если хотите, мы можем поехать к Жигулину, он приглашал. Это вам, Наташа… Это вам, Эдичка… Это мне. Есть две груши.

1 ... 16 17 18 19 20 21 22 23 24 ... 77
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?