Нюрнберг - Николай Игоревич Лебедев

С правой стороны площади находились останки стены рухнувшего дома; над стеной чудом сохранилось старинное архитектурное излишество, что-то вроде узорного навеса, охранявшего стену от дождей.

Стену избрали в качестве доски объявлений. Сотни, а может, тысячи листков трепыхались на студеном ветру. К некоторым были прикреплены фотографии. Люди искали потерявшихся близких. Как их еще было найти, когда газеты подобные объявления о розыске не публиковали, радиостанциям тоже было не до личных страданий и проблем миллионов разлученных соотечественников?

Многие остались наедине со своей бедой, каждый пытался одолеть ее по-своему. Случалось, что такое потрепанное ветром и дождями объявление вдруг соединяло, казалось, навсегда разорванные войной семьи.

Это давало надежду тем, кто безуспешно по всему свету пытался найти затерявшихся жен, мужей, братьев, сестер, детей.

Возле стены роился встревоженный люд. У некоторых в руках были фотографии.

«Вы не встречали этого человека?»

«Вам не знакомо это лицо?»

«Посмотрите, пожалуйста! Может, вы знаете, где она находится?»

Наблюдая за происходящим у стены объявлений, Волгин, пожалуй, впервые так явственно, так остро ощутил, насколько же не одинок он в своих поисках. Густая взвесь человеческой боли и надежды висела в наэлектризованном воздухе. Люди заглядывали в глаза друг другу, и в каждом взгляде читалось ожидание: а вдруг именно сегодня, именно сейчас случится то самое чудо, которого так ждешь и о котором мечтаешь; а вдруг, наконец, состоится долгожданная встреча с утраченным человеком? Или хотя бы возникнет зацепка, намек на то, где его отыскать.

Волгин вчитывался в косые, полуразмытые строки объявлений. Большинство было на немецком языке, но попадались объявления на английском и русском.

Волгин жадно раздвигал пальцами наползающие одни на другие листки. Но не мог обнаружить родное имя.

– Игорь! – позвала его Лена, вынырнув из людского водоворота, – идите сюда, тут еще на русском.

Он стремглав бросился на зов, прочел, отрицательно покачал головой. Увы.

– Может, связаться с этим человеком? – настаивала Лена. – Он ищет советского солдата. А если он знает что-то про вашего брата? К примеру, вдруг этот солдат служил с вашим братом?

– Здесь все ищут, – резонно возразил Волгин, – и если я буду говорить с каждым, кто ищет солдата, не останется времени на собственные поиски.

– А вы напишите объявление, – предложила она.

– Кто его здесь прочтет?

– Но вы же читаете! Напишите. Сюда многие приходят. А вдруг повезет?.. Напишите, напишите.

Рядом, на бочке, кто-то, придавив камнем, предусмотрительно оставил кипу чистых, аккуратно нарезанных листков бумаги. Лена протянула Волгину огрызок карандаша.

Капитан недоверчиво поморщился, но все-таки принялся писать:

«Ищу брата. Рядовой Николай Волгин. 24 года. Рост 180 см. Худощавого телосложения. Волосы темно-русые. Левша. На правом виске родинка…»

Он задумался. Что указать еще? Что бы такого написать, чтобы кто-то откликнулся и сказал, где ему искать Кольку?..

Наверное, надо говорить о внешности, но ведь за эти годы, пока они не виделись, внешность Кольки могла измениться, как изменилась она у самого Волгина. Надо бы о характере написать, но кто будет искать человека по чертам характера или по тем историям, которые произошли с ним в жизни и которые, в сущности, определяют, что это за человек?

Волгин досадливо покачал головой.

Ведь не напишешь же о том, как в детстве они дрались подушками в квартире у бабушки, Александры Михайловны, которую ласково называли Сашуля. Бабушка была строгим человеком, но при внуках сама превращалась в ребенка. Они втроем зарывались под теплое одеяло, и бабушка рассказывала то ли быль, то ли сказку про свою непростую жизнь. Над кроватью бабушки висели настоящие оленьи рога, и бабушка часто рассказывала, как гордый добычей папа однажды, еще очень молодым парнем, принес их с охоты.

О том не напишешь, как Колька однажды обиделся на старшего брата и ушел из дому. Вместе с родителями Волгин безуспешно искал беглеца по окрестным дворам. На дворе стояли белые ночи, ленинградские мосты уже были разведены. Обнаружили Кольку лишь утром. Свернувшись калачиком и подложив ладонь под щеку, он безмятежно спал под одиноким деревом на берегу Невы.

О Колькином упрямстве не напишешь. Он с детства вбил себе в голову, что будет художником – настоящим, большим. Как Суриков. Или как Микеланджело. Сколько Волгин его помнил, Колька все время рисовал – то мелом, то углем на асфальте или стене, то цветными карандашами или красками. Он изображал все подряд: шпиль Петропавловской крепости, соседние дома, сказочных существ, дворовых собак. Однажды нарисовал самого Волгина, но, на взгляд Игоря, так плохо, что Волгин рассердился и в клочки порвал рисунок. Колька сказал, что все равно будет рисовать брата, потому что любит его. И так однажды нарисует, что Волгин повесит портрет на стену и будет благодарить его, Кольку. И будет гордиться. Волгин только посмеялся в ответ.

И о том не напишешь, как изменилась улыбка Кольки, когда в семье появилась младшая сестра, Надя. Улыбка стала взрослая, мудрая, Колька будто светился, когда брал на руки мурлыкающий комочек. Надюша родилась болезненной, никого к себе не подпускала, и только Колька мог ее баюкать, у него на руках она сразу успокаивалась. Мама с той поры прозвала Кольку «наша няня». Колька и Надю любил рисовать, и Волгину казалось, что Надя действительно выходила на тех рисунках очень похожей.

– Обязательно напишите и на немецком, – посоветовала Лена. – Мало ли кто будет читать…

– Знаю, – буркнул Волгин.

На самом деле такая мысль не пришла ему в голову, а теперь Волгин пытался скрыть досаду. Это же очевидно, что здесь, в Нюрнберге, объявление надо писать на двух языках. А может, и на трех – на английском тоже ведь не помешает. Мало ли кто прочтет и откликнется.

Они обмазали липким клеем обломок диковинного грифона, выступавшего из стены, и прилепили объявление на лоб чудища.

Они не знали, что издалека за ними наблюдают.

Темная женская фигура стояла за покосившимся фонарным столбом, стараясь не привлекать внимания.

Это была Фрау, хозяйка квартиры, где обитал Волгин. Она сверлила недобрым взглядом капитана и его спутницу, а когда те затерялись в толпе, приблизилась к грифону и прочитала ту часть объявления, которая была на немецком.

«Ищу брата…»

Фрау оглянулась и, убедившись, что за ней никто не следит, отскребла бумагу от камня и швырнула под ноги.

Каблуком она втоптала объявление в грязь, мстительно улыбнулась и пошла прочь.

Тем временем Волгин и Лена двигались сквозь лениво гудящую разноязыкую рыночную толпу.

Девушка задержалась у скамьи, на которой были разложены свежие продукты: хлеб, баночки с джемом, сметана, сочные яблоки… Она вынула из кармана и пересчитала смятые деньги. Немного поторговалась с