Мера всех вещей - Платон

– Вероятно, так.

– Скажи же теперь, в чем состоит то знание, которое и сам он имеет, и ученику передает?

– Право, не знаю, что сказать тебе на это, – отвечал он.

– Как? – спросил я потом. – Но разве не видишь, какой опасности подвергаешь свою душу? Если бы ты должен был вверить кому-нибудь свое тело и недоумевал, хорошо ли это будет или худо, то долго думал бы, вверять его или нет; ты призвал бы на совет друзей и родных и проводил бы целые дни в размышлении. А душу-то ставишь ты выше тела, в ней все твое – и счастье и несчастье, – смотря по тому, хороша она будет или худа: и вот, не посоветовался ты ни с отцом, ни с братом, ни с одним из нас, друзей твоих, вверять ли ее или нет приехавшему иностранцу? Но, узнав о его прибытии, как говоришь, вчера вечером и пришедши ко мне сегодня до света, ни одним словом не попросил моего совета: должно ли ввериться ему или нет? А вознамерился истощить деньги и у себя, и у друзей своих, как будто уже решено, что надобно слушать Протагора, которого ты, по собственным твоим словам, нисколько не знаешь, с которым никогда не говаривал и которого называешь софистом, не понимая, что такое софист, коему хочешь ввериться.

Выслушав это, Иппократ сказал:

– Судя по твоим словам, Сократ, это правда.

– Но как тебе кажется, – продолжал я, – софистов нельзя ли назвать разносчиками или рыночными торговцами206, которые торгуют на площади съестными припасами для души? Ведь софист мне кажется чем-то похожим на это.

– Но чем питается душа207, Сократ?

– Должно быть, познаниями208, – отвечал я. – Только смотри, добрый друг мой, чтобы софист, выхваляя свой товар, не обманул нас так же, как разносчик или рыночный торговец, торгующий съестными припасами для тела. Привозя свой товар, купцы обыкновенно хвалят его, хотя сами не знают, полезен ли он телу или вреден; да и покупатели, кроме врача и гимнастика, не более разумеют это дело. Подобным образом поступают и софисты, развозящие по городам познания209 барышничая ими и продавая их охотникам, они выхваляют все, что продают, хотя некоторые из них сами не знают, полезен ли душе товар их; да и покупатели, кроме врача души, столь же мало понимают это. Итак, если ты умеешь отличать полезное от вредного, то можешь безопасно покупать познания и у Протагора, и у всякого другого, а когда не умеешь – смотри, добрый друг мой, чтобы не подвергнуть гибели самое драгоценное свое сокровище. При покупке познаний можно ведь впасть в гораздо большую опасность, чем при покупке пищи. Купив у разносчика или рыночного торговца съестные припасы и напитки, ты имеешь возможность переложить их в другие хранилища и, еще не принимая в свое тело в виде пищи или питья, сохранить их дома и, призвав к себе опытного человека, посоветоваться с ним, что можно есть или пить и чего нельзя, когда что употреблять и сколько. При этой покупке вообще немного беды. Но познания нельзя перелагать в другое хранилище: заплатив за урок210, ты принимаешь его прямо в свою душу и, научившись, выходишь непременно или с вредом, или с пользой. Поэтому познания надобно подвергать исследованию, и притом под руководством старших, потому что сами мы еще молоды для оценки подобных вещей. Теперь утолим нашу жажду, Иппократ – пойдем и послушаем Протагора, а послушавши, поговорим и с другими, потому что Протагор там не один: мы найдем с ним также Иппиаса элейского211, а может быть, и Продика хиосского, и многих иных мудрецов.

С этими мыслями212 мы отправились и, пришедши к подъезду, продолжали какой-то разговор, начатый дорогой. Чтобы не прервать его и войти, не окончивши, мы остановились у подъезда и до тех пор рассуждали, пока не согласились друг с другом. Привратник евнух213, кажется, подслушивал нас и, так как софисты часто обеспокоивали его, вероятно, был сердит на приходящих. Поэтому, когда мы постучались в дверь, он отворил ее и, видя нас, сказал:

– Ну вот! Еще какие-то софисты! Недосуг самому!214– и вдруг, взявшись за дверь обеими руками, захлопнул ее изо всей силы. Однако ж мы опять постучались, и привратник сквозь запертую дверь закричал:

– Ах, какие люди! Разве вы не слышали, что самому недосуг?

– Но, любезный, – сказал я, – мы идем не к Каллиасу, да мы и не софисты, не бойся, нам нужно видеть Протагора: доложи ему.

Тогда слуга едва согласился отворить нам дверь215.

Как скоро мы вошли, тотчас увидели, что Протагор расхаживал взад и вперед вдоль перистиля залы216. Рядом с ним ходили с одной стороны Каллиас, сын Иппоника, Паралос, сын Перикла, брат Каллиаса по матери, и Хармид, сын Главков217; с другой – Ксантипп, второй сын Перикла, Филиппид, сын Филомела, и Антимерос из Мендеи218, отличнейший между учениками Протагора, учащийся для науки с целью быть софистом. Позади их219 шли слушатели уроков, большей частью иностранцы, которых Протагор берет из всех посещаемых им городов, увлекая их своим красноречием, как Орфей, и которые следуют за ним, как очарованные. В этом последнем сонме было несколько человек и наших соотечественников. Я особенно любовался на эту заднюю шеренгу, смотря, как все, ее составлявшие, остерегались, чтоб не опередить Протагора и не помешать его шествию, как чинно расступались они направо и налево, когда он и его фланги делали поворот назад, как стройно разделялись они и всякий раз красиво замыкали круг позади своего учителя.

Потом я узрел, сказал бы Омир220, Иппиаса элейского. Он восседал на высоком престоле221 на противоположной стороне перистиля. Вокруг его на скамьях помещались Эриксимах222, сын Акумена, Федр Мирринузский, Андрон, сын Андротиона223, а из иностранцев – некоторые соотечественники Иппиаса и другие. Они, как мне казалось, вопрошали своего учителя о природе и предметах астрономических; а он, восседая на своем престоле, давал каждому ответ и разрешал все вопросы.

Наконец вот я увидел и Тантала224, Продика хиосского. Он живет там же, в каком-то чулане, который Иппонику служил кладовой, а теперь, по множеству приезжих, очищен Каллиасом и отдан для жительства иностранцам. Продик был еще в постели, окутанный, как мне казалось, многими мехами и одеялами225. Подле него, на ближних диванах, возлежали Павзаний керамисский226, а с Павзанием – молодой человек, еще мальчик, имевший, по моему замечанию, отличные способности и весьма приятную наружность. Его называли, как мне послышалось, Агатоном227, и не удивительно, если Павзаний любит его. Итак, здесь находились этот мальчик, оба Адиманты228, дети Кипида и Левколофида, и еще несколько человек. Но о чем они говорили, из другой комнаты нельзя было слышать, хотя я сильно желал послушать Продика, потому что он кажется мне человеком мудрейшим и божественным. Басистый голос его производил такой гул в его чулане, что невозможно было разобрать ни одного слова.

Лишь только мы вошли, вдруг вслед за нами явились прекрасный Алкивиад (каким ты называешь его, и в чем я согласен с тобой) и Критиас, сын Каллесхра229. Вошедши, мы немного постояли, на все насмотрелись, потом подошли к Протагору, и я сказал ему:

– Протагор, мы с Иппократом пришли к тебе.

– Угодно ли вам говорить со мной наедине, – спросил он, – или при всех?

– Для нас все равно, – отвечал я, – узнавши, зачем мы пришли, ты сам решишь этот вопрос.

– Зачем же вы пожаловали?

– Представляю тебе Иппократа, здешнего уроженца, сына Аполлодорова, отпрыска знатного и богатого дома. По душевным дарованиям не уступая своим сверстникам, он, кажется, желает приобрести известность в городе, а для успешнейшего достижения этой цели ему, как он думает, нужны твои наставления. Итак, теперь смотри сам, надобно ли об этом говорить с нами