Семя Ветра - Александр Зорич

Это было Истинное Наречие Хуммера. Им владел северянин Элиен, повергший темное владычество Октанга Урайна. На нем отдавал приказания своим птицечеловекам со странным названием «кутах» и сам Октанг Урайн.

Истинное Наречие Хуммера наверняка доступно и Шету окс Лагину, в прошлом – названому брату Элиена, а ныне – Сиятельному князю Варана. Наречием Хуммера владел Хранитель Шара Леворго, а с ним и другие диофериды.

Но тогда Герфегест еще не знал этих людей или скорее нелюдей. Более того, Герфегест, распластавшийся перед Вратами и больше всего радевший о том, чтобы унять дрожь в голосе, не знал, на каком языке он сейчас обращается к Вратам. Тогда Наречие Хуммера говорило ему не больше шелеста тростника.

Наконец Четыре Заклинания были произнесены полностью и Герфегест притих в истощающем ожидании.

Ждать ему пришлось очень долго. Лишь спустя две недели он пришел в себя и осознал, что под его ногами – земля Сармонтазары, что он – Герфегест Конгетлар и что жизнь, как это ни странно, продолжается.

Врата Хуммера пропустили его. Но, как и предупреждал Нисоред, они лишили его памяти. Разумеется, не всей. Но лишь тех ее сокровищ, что приглянулись Стражу Врат.

Герфегест не был магом. Путь Ветра еще не был пройден им до конца. Тогда он был всего лишь двадцатилетним отпрыском проклятого Дома. Несмотря на знание тайных искусств своего Дома, он был наивен и простодушен. Но Врата Хуммера лишили его памяти, а вместе с нею и простодушия. И вот об этом Герфегесту никогда не приходилось жалеть.

Герфегест поднялся на ноги и оглянулся. Врата Хуммера по-прежнему были затворены. Но если прежде за ними скрывалась для него неведомая, дикая Сармонтазара, то отныне Врата служили ему непреодолимой преградой к возвращению в Алустрал – нестерпимо родной, нестерпимо ненавистный.

За поясом Герфегеста обнаружился пергаментный свиток. Он с недоумением развернул его. Пергамент был девственно чист.

Было совершенно очевидно, что чернила никогда не касались его на совесть выделанной поверхности. Герфегест посмотрел на другую сторону. Там, внизу, словно бы выжженные огненным перстом, чернели всего два слова: «Семя Ветра». И все.

Он – человек, он – Герфегест Конгетлар, он – в Сармонтазаре. Это ему было ясно. Что такое «Семя Ветра», он не знал. Но то, что его надо найти, не вызывало никаких сомнений. В этом отныне заключался смысл его довольно-таки бессмысленной жизни.

Так четырнадцать лет назад в Сармонтазаре появился человек по имени Герфегест. Он искал знание о себе. И единственным ключом к этому знанию было Семя Ветра.

4

Горхла принес в палатку добрые вести. Дорога свободна, погода обещает быть доброй и съестные припасы, оставленные ими на пути в Сармонтазару, целы и невредимы.

Наутро они начали восхождение.

Герфегест дивился выносливости Киммерин, в чьем хрупком на вид теле, казалось, были скрыты неисчерпаемые запасы силы. Свирепый резкий ветер пронизывал насквозь их одежды, и даже видавший виды Герфегест, чья морозоустойчивость питала завистливые россказни сармонтазарских горцев о его причастности к колдовству, чувствовал себя прескверно. Но Киммерин, казалось, все было нипочем.

Своей внешностью Киммерин была полной противоположностью Тайен, мысли о которой безуспешно гнал прочь Герфегест. Тайен была стройна, но невысока. Ее руки были руками охотницы – сильными, жилистыми. Обычно ее густые волосы были собраны в тугой пучок, перевитый кожаными лентами, а иногда – лежали на плечах двумя роскошными волнами. Лицо Тайен светилось искренностью, чистота ее намерений отражалась в ее бездонных серых глазах. Она мало походила на горцев лицом и повадками. Все в ней выдавало принадлежность к северной расе.

Киммерин была черноброва, тонкокостна и белокожа – именно такими были первые красавицы Алустрала. Волосы Киммерин, черные словно вороново крыло, были коротко и весьма затейливо обрезаны. Так стригут в Алустрале мальчиков Дома Лорчей – вспомнил Герфегест. Киммерин была выше Тайен на две головы. Своим ростом она была почти ровня Герфегесту – именно поэтому, когда нити их судеб переплелись впервые в кровавой сече близ святилища, он в первые минуты попросту принял Киммерин за женственного юношу.

Да и в остальном Киммерин походила на юношу – прямолинейностью, доходящей до грубости, непочтительностью, импульсивностью. Девичьей стыдливостью Киммерин тоже не отличалась. Если грудь Тайен была упругой и пышной, то грудь Киммерин, то и дело показывавшаяся из-под неумело залатанной кожаной курточки, походила скорее на два не вполне созревших яблока.

Она мылась вместе с мужчинами, оголившись до пояса. Удаляясь от костра по нужде, она не считала нужным стыдливо говорить «пойду подышу воздухом». Киммерин всегда находила нужным высказаться, если обсуждалось нечто действительно важное. И для нее не было никаких сугубо «мужских» тем, она разбиралась во всем – в оружии, тактике боя, лошадях.

Однако эти качества не делали Киммерин непривлекательной, а, напротив, сообщали ей некую особую прелесть. Таких девушек не сыскать в Сармонтазаре – Герфегест был готов присягнуть. Такой, вот именно такой красотой богат один лишь Синий Алустрал.

При всем этом Киммерин отличалась большим тактом и молчаливостью. Пристальный взгляд ее больших карих глаз было нелегко выдержать. Но когда она глядела на Герфегеста, ее замкнутость порою сменялась нежным участием.

Вечерами, когда Герфегест тихо цепенел у костра, когда в его душе призраки голосили свои погребальные песни, когда его раздирала скорбь по Тайен, в чьем уходе было так много недосказанного, Киммерин не терзала его расспросами. Она молча подносила ему небольшую чарку, вырезанную из черного дерева, до краев наполнив ее душистым хмельным отваром из своей фляги.

– Что это? Вино? – спросил как-то Герфегест.

– Это лечит раны, – с загадочной улыбкой отвечала Киммерин.

– Спасибо за заботу, Киммерин. Но ведь на мне заживает, словно песок затягивается. Может, побережешь лекарство?

– Это лечит раны души, Герфегест. – Голос Киммерин был очень тих. – Эти раны, эта боль – они мешают тебе любить.

Герфегест медленно отставил чарку прочь. В его глазах сверкнула ярость.

– У меня нет желания расставаться со своей болью, Киммерин. Эта боль не дает мне забыть о Тайен – девушке, которую я люблю больше, чем люблю себя. Я не хочу, чтобы затянулась та рана, которой разорвана надвое моя душа после смерти Тайен. Мне не нужно любить, я не хочу любить больше!

– Тайен умерла, Герфегест. Она рассыпалась! А ты остался с нами. У тебя будут другие женщины. Ты создан для того, чтобы подарить счастье многим, – не изменившись в лице, ответила невозмутимая Киммерин.

Герфегест сомкнул брови над переносицей. Ему вспомнился красавец Вада Конгетлар, о любвеобилии которого в Алустрале ходили легенды. Вада Конгетлар приходился ему двоюродным братом по материнской линии. Когда из перерезанного кинжалом горла Вады уже успела вытечь бадья крови, на его губах заиграла улыбка. Улыбка сладострастия.