Сотник из будущего. Эстляндия - Андрей Булычев

– Стоять! – кровожадно прорычал Боян. – А ну-ка, орёлики, скребки в зубы – и пошли скамьи да палубу драить! До вечера всё дерево желтизной не будет блестеть – так я вас точно тогда в трюм отправлю мириться. Вы у меня за это плаванье все трюмы теперича отскребёте! И не зыркай там, пластун, своими зенками! Я на время плаванья тут хозяин! А не нравится – так иди вон к комбригу пожалуйся. Поглядим тады, что с тобой тогда будет!

– Не, не, дядька Боян, извиняй, я это, я же за скребком пошёл, – пригнув голову, пробормотал Лютень и поплёлся за инструментом.

– Ну почему мне всегда правой-то достаётся? – пробурчал рыжий Фрол, потирая горящее огнём ухо и догоняя соперника.

– Вот ведь что, Андрюша, любовь делает! – проворчала Марта и укоризненно посмотрела на мужа. – А ты мне даже рукавички за всё плаванье не сшил. Эх ты-ы… – и величественно кивнув Эмме, герцогиня направилась к кормовой каюте.

– Да ё-моё! – пробормотал Сотник. – Эти трое здесь, значит, хороводятся, а я тут ещё и крайним остался! Весело, блин!

– Я всё слышу, Андрей! – раздался голос любимой. – А мальчиков так карать всё же жестоко. Понимаю, ну, день наказания им для порядка, но вот на всё плаванье – это уже слишком! Ты бы поговорил с дядей Бояном, а? Это же любовь, милый! – и Марта, нежно улыбнувшись, закрыла дверь каюты перед носом у мужа.

Дни тянулись за днями. На судах было очень тесно. Вместе с грузами и со сводной сотней в усадьбу уходило немало семей и близких воинов. На палубах и под натянутыми тентами часто слышался детский смех и женские голоса.

При подходе к южному берегу Ильмень-озера караван судов разделился. Большая его часть пошла в реку Полу, а пять ладей вошли в Ловать, чтобы доставить зерно в Торопецкое княжество и в Холмскую крепость. Дня через три после прохода через Ильмень Андрей пересел на замыкающую ладью. Именно в ней и шло всё семейство мастера-стеклодува из Богемии.

– Мартин Горст, господин барон, – поклонился, представляясь, стекольщик. – А это моя жена Ирма и наши дети.

Немолодая, аккуратно одетая женщина в тёмном пуховом платке поверх длинных светлых волос и в накинутой сверху платья из плотной шерстяной ткани меховой телогрейке присела в глубоком поклоне и подозвала пятерых своих отпрысков. Двое уже довольно взрослых парней-близнецов, с виду лет около четырнадцати, и три девчонки от пяти до десяти лет дружно повторили приветствие вслед за своими родителями.

– Всё ли хорошо у вас, нет ли каких-нибудь ко мне просьб или, может быть, жалоб? – обратился к Мартину Сотник на довольно хорошем немецком. – Может быть, у вас есть вопросы по питанию, или же вашей семье не хватает тёплой одежды? Вечера здесь сейчас стоят холодные, а тут ещё и эта постоянная сырость. – Кивнул Андрей на пасмурное небо.

– Нет, нет, что вы, господин, мы ни в чём не нуждаемся и испытываем все те же трудности в этом пути, что и все. Нам было бы грех жаловаться. – Развёл руками мастер и вопросительно посмотрел на Сотника. – У господина барона есть ко мне вопросы? Я с удовольствием и искренне на все их отвечу, – и он опять поклонился.

– Да, я прежде всего хотел бы познакомиться с тобой, Мартин, и со всем твоим семейством, – ответил Андрей и вежливо кивнул жене мастера. – Вы можете заниматься своими делами, Ирма, а мы сейчас просто поговорим с вашим супругом.

– Похоже, мне вас сам Бог послал, господин Горст. Я ведь давно мечтал открыть в своём поместье стекольное производство. Но сколько бы ни пытался начать это дело, у меня до него всё никак руки не доходили. Уж больно это сложное и ответственное ремесло, я вам скажу. Тут нужно много особых навыков и приспособлений иметь.

– О да, господин барон, – соглашаясь, кивнул стекольщик. – Даже у меня, хотя я в этом деле с самых малых лет и учился у своего отца с дедом, и то до сих пор возникает много трудностей в этом производстве, а порою случается и досадный брак. Вынужден признаться, что, работая почти что четыре десятка лет, я так и не постиг ещё всех вершин в этом сложном искусстве. Слишком много в нём своих тонкостей, и не всё здесь зависит от самого человека, а многое – ещё от грамотно подобранного и качественного материала, и даже просто от того же везения и удачи.

– Ясно. – Покачал головой Сотник. – А что это за история с вашим преследованием богемскими властями, и почему вы были вынуждены так быстро скрыться из родных мест? Расскажите, если это, конечно, не секрет.

– О да, это очень грустная история, и она мне чуть не стоила жизни, да и жизни всех моих близких были тоже в большой опасности. – Мастер заметно помрачнел. Как видно, неприятные воспоминания до сих пор угнетали его, но он всё-таки собрался с духом и продолжил свой рассказ: – Нашу семейную мастерскую по отливке и выдувке стекла основал ещё мой дед, который перебрался сюда из-под Богемской Шумавы. Здесь, в Исполиновых горах Судет, в Дёрфле, более полувека назад он сварил своё первое стекло и выдул из него потом первый сосуд. В то время это было маленькое село, лежащее в долине между двух гор, рядом с идущими тут же рудными разработками. Но оно очень быстро росло, и скоро здесь появилась светская власть, назначенная владельцем всех этих земель графом Гаррахом, а с ней вместе тут же появилась и власть церковная. Мы исправно им всем платили все установленные подати и налоги. Жили, конечно же, не бедно, но и работали с раннего утра и до поздней ночи не покладая рук. Основными работниками в нашей мастерской были сыновья и взрослые внуки основателя семейного дела. Нанимали мы и нескольких тружеников для самой грубой и простой работы. Спрос на стеклянные изделия непрерывно рос, а я, приняв дело от своего отца, начал ещё и отливку оконного и витражного стекла, которое было у нас гораздо лучше и качественнее, чем у всех конкурентов. Наверное, это-то нас потом и сгубило. Кто-то из них пожаловался, что я не плачу в полной мере налогов в казну графа и городка, а также что утаиваю часть прибыли для уплаты церковной десятины. Люди графа перевернули вверх дном весь наш дом, нашли там спрятанное на чёрный день серебро и всё то, что было нужно для закупки оборудования, материалов, оплаты работникам, да и просто для покупки той же пищи. Всё это объявили незаконными излишками и изъяли тут же в казну. Аббат основанного рядом с городком монастыря, зная, что у меня и так всё уже забрали люди графа, потребовал тем не менее заплатить ещё и дополнительную десятину за последние три года. И назначил он для меня плату в тысячу фунтов витражного стекла. Для меня это было совершенно неподъемным делом, что я прямо ему и высказал и добавил ещё, что мне проще уйти в работу к язычникам в недалёкую Мазовию, чем ждать милости от своей же родной церкви. Ну, вот за этот свой язык я как раз и поплатился. Меня тут же объявили грешником и еретиком, наложили огромный штраф и дали три дня для того, чтобы начать отливку стекла и принести прилюдно покаяние во всех грехах. В противном же случае и меня, и всю мою семью ждал церковный суд инквизиции, а что это такое, вы, наверное, и сами прекрасно знаете. Средств на выплату штрафа, на дополнительную десятину и даже просто на запуск производства у меня уже на тот момент не было, а без всего этого, как мне кажется, моё самое искреннее покаяние всё равно бы не смогло защитить мою семью. Вот тут-то и появился ваш торговый приказчик Малмыж. Я уже был в отчаянии, и у меня просто опустились руки, но он мне рассказал, что один русский барон очень привечает мастеровых людей из Европы, и там у него я и вся моя семья, все мы будем в совершенной безопасности. Вот мы, недолго думая, и собрались в путь. Этот приказчик, он у вас очень смелый и, как видно, хороший организатор. Я ему сказал, что поеду на Русь только лишь со своими приспособами и со всеми материалами, ибо на новом месте стекольное дело начинать без всего этого будет просто немыслимо. Так он за одну только ночь со своими людьми вынес всё моё железное имущество из мастерской и все те многочисленные компоненты, сухие смеси и растворы, которые только будут нужны на новом месте. А утром его ладья с моей семьёй и со всеми нашими вещами уже бежала на север по направлению к морю.