Русская эсхатология: история общественной мысли России в фокусе апокалиптики - Сергей Иванович Реснянский

Ритуалом, возводящим царя к жреческому уровню, являлось приближение к престолу фигуры пророка. Образ предсказателя – мага выполнял иную мифологическую функцию, чем жрец (патриарх в русском варианте). Трудно отыскать российского монарха, не обращавшегося к услугам ясновидцев или астрологов. Пророческие функции при Иване IV выполняли Василий Блаженный и Бомелий, при Алексее Михайловиче – Симеон Полоцкий, при Федоре Алексеевиче – Артамон Матвеев, при Софье – Сильвестр Медведев, при Петре I – Брюс, при Александре I – Авель, Никита Федоров и баронесса Крюдингер, при Николае I – Иван Корейша и гадалка Марфуша, при Александре III – Серафим Саровский, при Николае II – Филипп Вашод, Папюс, Распутин и др. Пара «царь – мудрец» в советской политической мифологии обнаруживается в связи фигур Ленина и Горького. Важную роль в сакрализации образа Сталина как национального монарха, наследника православных царей сыграли пророчества во время Войны митрополита Ливанских гор Илии[98].

Сакральные функции царицы

Важное предназначение в политической мифологии отводилось фигуре царицы. Колониальный характер Римской империи восходил к образу волчицы – мачехи, вскормившей мифических основателей вечного города.

Иными знаковыми чертами наделялась христианская царица, являвшаяся земным подобием Царицы Небесной – Богородицы. С ней символически совмещались образы языческой Родины-матери (сакрализованной Земли) и христианской церкви (невесты Христовой). Преломлением в народном сознании первой символической традиции являлось провозглашение царя отцом, а земли – матерью. Второй из подходов сформулировал еще во II веке святой Киприан Карфагенский: «Кому Церковь не мать, тому Бог не отец».

В концепции христианского домостроительства это оценивалось как женская узурпация прерогатив Отца. К тому же женщина, согласно православной традиции, не могла быть возведена в священнический сан, каковым являлось царское звание. Аргумент о невозможности женщины осуществлять царские религиозные обряды Нарышкины использовали в борьбе по низложению Софьи. Многие старообрядцы отказывались принимать присягу Екатерине II, заявляя, что пусть ей женщины и присягают.

Надо сказать, что жены русских царей не всегда соответствовали высокой планке народных представлений о царице, и через них падала тень на саму самодержавную власть. Образ Марины Мнишек, колдуньи и воровки, демонизировался в большей степени, чем фигуры самих самозванцев. Десакрализационную тенденцию восприятия царской власти отражал мифологический сюжет о неправедном браке. Распространялись слухи о католическом венчании Марины и Лжедмитрия I. Екатерина Скавронская, по православным представлениям, не могла стать супругой Петра I, так как доводилась крестной дочерью сыну последнего Алексею, а духовное родство почиталось даже выше природного. Факт пребывания императриц на русском престоле противоречил взгляду на царя как на икону Христову, образ и подобие Божье.

Лютеранское воспитание большинства русских императриц затрудняло их адекватное следование национальному политическому ритуалу. Попытка Александры Федоровны добиться соответствия образу православной царицы привело ее к псевдохристианскому культу, состоящему из эклектики магических суеверий. «Не забудь перед заседанием кабинета министров подержать в руке образок и несколько раз расчесать волосы. Его (Распутина. – Прим. авт.) гребнем», – советовала Александра Федоровна супругу[99]. Народ усмотрел в поведении императрицы лжеподобие образу православной царицы и вынес свой приговор: «немецкая шпионка». В имидже Н. К. Крупской как организатора пионерского движения, т. е. покровительницы детей, угадывались некоторые черты материнской символики царицы. Женским символическим соответствием «отцу народов» И. В. Сталину служил образ Родины-матери. Место Христовой невесты – церкви занимала новая женская сущность – партия. Одной из главных причин падения политического рейтинга М. С. Горбачева явилось выпадение из национального ритуала его супруги. Раиса Максимовна пыталась соответствовать чужеродному образу первой леди (земной проекции женского образа Свободы), но не русской царицы.

Престолонаследие – наследование Божественной харизмы

Весьма упрощенным является представление о наследственном принципе передачи власти в монархических системах. Пока еще недостаточно оценено влияние мистической практики выборов вождя – «потлач» – на формирование политической традиции архаических сообществ. Власть переходила к лицу, демонстрировавшему наиболее аномальные и иррациональные формы поведения (уничтожение имущества, половые неистовства, физическую бесноватость). Вождем не мог быть признан человек-прагматик, мыслящий установленными стереотипами, а лишь божественно одержимый, т. е. обладающий особой харизматикой. Большинство знаковых персон античности и средневековья, таких как Александр Македонский, Юлий Цезарь, Августин, Мухаммед, Жанна д’Арк, Христофор Колумб, слышали потусторонние голоса, воочию воспринимали сверхъестественные образы или вступали в иные спиритические контакты. Иудейские судьи назначались Господом, но не выбирались. Зороастрийцы утверждали, что царь получает особую, свыше данную санкцию правления, воплощенную в особой световой энергии – хварено[100]. В исихатской традиции, оказавшей существенное влияние на выработку политического сознания Московской Руси, энергия, возводящая в священнический, а соответственно, и царский сан, именовалась «фаворским светом». Высшая власть определялась не общественным соглашением, а божественным установлением, осуществляемым мистическим способом. Смысл же политического ритуала заключался в имитации передачи божественной харизмы. Для легитимизации передачи харизматического посвящения в Римской империи был изобретен механизм усыновления. Из всех преемников Августа только Коммод был рожден от отца-императора. Константин Великий пытался установить иной принцип наследования, дававший право на престол только «порфирородным», т. е. рожденным в особой порфирной комнате дворца, но его мало придерживались. Непрекращающиеся дворцовые перевороты в Константинополе являлись оборотной стороной идеи о харизматическом наследовании (кровные преемники могли не наследовать харизмы «сверхчеловека»). В монархической Византии из ста девяти царствовавших императоров было убито семьдесят четыре[101]. На монгольском курултае 1206 года Темуджин также не избирался, а был провозглашен. Чингисхан, обосновывая свои полномочия, ссылался на небесную харизму: «Вечно Синее Небо повелело мне править народами… Моими устами говорит Вечно Синее Небо. В девятиножное белое знамя вселяется гений-хранитель рода Чингиса, это знамя будет оберегать войска, водить их к победам… Чингис царствует «Силою Вечного Неба»[102].

И Петр Великий, и Екатерина Великая стали правителями России в силу харизмы, а не происхождения. Петр взошел на трон отнюдь не на основе первородства, принадлежавшего его сводному брату Ивану. Ветхозаветная легенда о переходе первородства от Исава к Иакову служила обоснованием корректировки наследования престола по принципу харизмы. Тем более никаких кровнородственных оснований не имелось для восшествия на престол Екатерины II. Но она обладала Божественной харизмой, отсутствовавшей у ее супруга Петра III. Вообще, эпоха дворцовых переворотов в России в политическом смысле восходила к харизматической традиции наследования. К концу XVIII века она уже давно профанизировалась, а потому была упразднена «указом о престолонаследии» Павла I. Следствием десакрализованного юридическими нормами нового принципа наследования явилось восшествие на престол совершенно лишенного царской харизмы Николая II, приведшего империю к гибели (а была еще и перспектива стать императором физическому инвалиду Алексею Николаевичу).

Царская харизма не пресекается. Она наследуется по принципу единой цепи[103]. Трансформацию представления о том, что правящий монарх является очередной реинкарнацией прародителя народа, выражали европейские политические формулы: «Король никогда не умирает» или «Король умер, да здравствует Король!»[104]