Границы бесконечности - Лоис МакМастер Буджолд

От этой улыбки Майлза затошнило, но именно она и была ему нужна.

– Усадите ее, – велел он.

Старуху подвели к стулу, с которого так недавно встал Лэм Журик. Она отчаянно сопротивлялась действию сыворотки: приступы ярости сменялись вялым послушанием. Постепенно послушание взяло верх, матушка Маттулич обмякла и теперь только бессильно ухмылялась. Майлз тайком взглянул на Харру. Та стояла молчаливая и бледная, целиком отгородившись от окружающих.

…В течение нескольких лет после примирения Майлза не оставляли наедине с дедом без охранника. Сержант Ботари носил ливрею графа, но был предан одному только Майлзу. Он был единственным человеком, достаточно свирепым и бесстрашным (как некоторые говорили, достаточно безумным), чтобы противостоять самому великому генералу. Майлз решил, что незачем объяснять слушателям, какой именно случай заставил его родителей считать присутствие сержанта Ботари необходимой предосторожностью. Пусть незапятнанная репутация генерала Петера послужит его внуку – послужит так, как он сочтет нужным.

Лэм опустил голову.

– Если бы я знал… Если бы я вовремя догадался… Я бы не оставил их одних, милорд. Но я подумал, что бабушка о ней позаботится. Я не мог… я не знал, как…

Харра даже не взглянула на него.

– Давайте закончим с этим, – вздохнул Майлз.

Он снова назначил официальных свидетелей из числа собравшихся в комнате и предупредил, чтобы его не прерывали, поскольку это путает допрашиваемого. Облизав губы, он повернулся к старухе и повторил весь ряд стандартных нейтральных вопросов: имя, год рождения, имена родителей, факты биографии… Успокоить матушку Маттулич оказалось труднее, чем готового сотрудничать Лэма – ее ответы были неровными, отрывистыми, и Майлз с трудом подавил нетерпение. Несмотря на кажущуюся легкость, допрос с суперпентоталом требует от следователя умения и выдержки. Сейчас нельзя рисковать. Постепенно он подошел к первым важным вопросам.

– Где вы были, когда родилась Райна?

Голос старухи звучал теперь тихо и плавно, даже сонно.

– Роды начались ночью. Лэм пошел за Джин, повитухой. Сын повитухи должен был позвать меня, но заснул. Я туда попала только утром, и было уже поздно. Они все видели.

– Что видели?

– Кошачий рот, гадкую мутацию. Чудовище! Их надо вырезать. Гадкий человечишка. – Майлз понял, что последние слова относились к нему. Старуха не сводила с него завороженных глаз. – Мутанты рождают новых мутантов, они плодятся, плодятся… Я видела, как ты смотришь на наших девушек. Ты хочешь сделать им мутантов, заразить нас всех…

Пора возвращать ее к главному.

– Вы когда-нибудь оставались с младенцем после этого?

– Нет. Джин – она от нее не отходила. Джин меня знает, она понимала, чего я хочу. Не ее дело, проклятой. И Харра тоже все время тут вертелась. Харра не должна… С чего это она так легко отделается? Зараза-то ведь в ней. Наверное, получила от своего отца, я спала только с ее отцом – и они все оказались плохие, кроме одной-единственной.

Майлз моргнул:

– Кто оказался плохой?

Кейрел сжал губы. Поймав на себе взгляд Майлза, староста уставился в пол, словно устраняясь от всего происходящего. Лэм и остальные парнишки слушали, разинув рты; Харра не шевелилась.

– Все мои дети, – сказала матушка Маттулич.

Тут Харра резко подняла голову. Глаза ее округлились.

– Харра была не единственным вашим ребенком? – спросил Майлз.

Очень трудно заставить свой голос звучать спокойно и хладнокровно, когда так и подмывает заорать. Ему хотелось сбежать отсюда…

– Конечно, нет. Я думала, она мой единственный чистый ребенок. Я так думала, но, значит, и в ней прятался яд. А я-то на коленях благодарила Бога, когда она родилась чистая. Наконец чистый ребенок, после стольких уродов, после такой боли… Я думала, мое наказание закончилось. Но, значит, она все-таки была мутант: тайный, хитрый…

– Сколько, – с трудом выдавил Майлз, – сколько у вас было детей?

– Четверо, не считая Харры, моей последней.

– И вы убили всех четверых?

Краем глаза он заметил, что староста медленно кивнул, все так же глядя в пол.

– Нет! – сказала матушка Маттулич. На миг сквозь туман суперпентотала прорезалось возмущение. – Двое уже родились мертвыми: первый и тот, весь перекрученный. А того, у которого было слишком много пальцев на руках и ногах, и того, с огромной головой, тех я вырезала. Вырезала. Моя мать – она проследила, чтобы я все сделала, как надо. Харра… Харра слишком легко отделалась. Я сделала все за нее.

– Так что на самом деле вы убили не одного младенца, а трех? – ледяным голосом спросил Майлз. Самые молодые из присутствующих – сыновья Кейрела и братья Журики – явно были в ужасе, а старшее поколение дружно прятало глаза. Да, они наверняка все знали.

– Убила? – сказала матушка Маттулич. – Нет! Я их вырезала. Так надо. Надо было сделать то, что положено. – Она гордо подняла голову, потом снова ее опустила. – Убила моих детей ради, ради… Я не знаю, ради кого. А теперь вы называете меня убийцей? Будьте вы прокляты! Какой мне теперь толк в вашем правосудии? Оно мне было нужно тогда! Где вы были тогда? – Старуха вдруг неожиданно разрыдалась, а потом столь же мгновенно пришла в ярость: – Если мои дети должны были умереть, то ее – тоже! Почему она должна так легко отделаться? Я ее избаловала… Я хотела, как лучше… я старалась делать, как лучше, это несправедливо…

Суперпентотал с этим не справлялся… Нет, решил Майлз, он все-таки действует, но ее чувства слишком сильны. А если увеличить дозу (с риском остановки дыхания), то эмоциональные пики выровняются, но признание не станет более полным. Его трясло, и он только надеялся, что окружающие этого не видят. Пора заканчивать.

– Почему вы сломали Райне шею, а не перерезали горло?

– Из-за Харры! Она не должна была знать, – объяснила матушка Маттулич. – Бедная девочка. Ей будет казаться, что мутант просто умер…

Майлз посмотрел на Лэма, на старосту Кейрела:

– Похоже, это мнение разделял еще кое-кто.

– Я не хотел, чтобы она услышала это от меня, – стойко повторил Лэм.

– Я надеялся уберечь ее от двойного горя, милорд, – сказал Кейрел. – Ей пришлось пережить такое…

Майлз встретился взглядом с Харрой.

– По-моему, вы все ее недооцениваете. Ваша чрезмерная мягкость оскорбительна для ее разума и воли. Она из стойкого рода, эта женщина.

Харра глубоко вздохнула, стараясь справиться с дрожью, и коротко кивнула, словно говоря: «Спасибо, человечек». Он ответно наклонил голову: «Да, я понимаю».

– Я еще не вынес окончательного решения по этому делу, – сказал Майлз, – но в одном я клянусь: время круговой поруки миновало. Больше не будет тайных ночных преступлений. Настал день. И кстати, о ночных преступлениях. – Он снова повернулся к матушке Маттулич: – Это вы пытались прошлой ночью перерезать горло моей лошади?