Тайны русской дипломатии - Борис Сопельняк

А будет то же, что с Деканозовым и старшим братом Амаяка Богданом Кобуловым. Все они были ставленниками Берии, всех он перетащил из Грузии в Москву, все они были повязаны кровью. Богдан дослужится до должности первого заместителя министра внутренних дел СССР — и в декабре 1953-го будет расстрелян. Амаяк доберется до такого же поста, но только на Украине, затем, под крышей советника посольства СССР в Берлине, станет руководить легальной резидентурой внешней разведки, войну проведет в Ташкенте, затем будет проходить по бериевскому делу и — расстрелян.

Но тогда, в июне 1941-го, такой ход событий, конечно же, никому не мог и в голову прийти. Вспомнив, зачем они в Берлине, Деканозов и Кобулов бросились к телефонам, чтобы сообщить в Москву о начале войны. Но сколько они ни бились, сколько ни кричали в трубку, дозвониться до Москвы так и не смогли: все телефоны были отключены. А еще через пять минут посольство было окружено полицией и подразделениями СС.

— Что же делать, что же делать? — обессиленно хрипел посол. — Нам же за это молчание голову снимут! Ведь немецкие танки уже на нашей земле, их самолеты на подлете к советским городам, а в Кремле, наверное, думают, что это провокация, что пакт о ненападении свято соблюдается, и не решаются отдать приказ о вооруженном отражении агрессии.

— А что, если дать телеграмму? — предложил кто-то. — Простую телеграмму из ближайшего почтового отделения?

— Отличная идея! — вскочил посол. — Дежурный, марш в машину! Текст будет простой: «Москва. Наркоминдел. Молотову. Был у Риббентропа. Германия объявила нам войну». Подпись моя.

Но ничего путного из этого не получилось. Как только машина вырулила из ворот посольства, ее тут же задержали, а водителя и сотрудника посольства бросили в гестапо. После этого стало ясно, что с дипломатическим иммунитетом покончено и в любой момент может начаться штурм посольства. Тут же поступил приказ разводить костры и жечь архивы, шифры, всевозможные досье и другие важные документы

Если в здании посольства все действовали более или менее организованно, то никто не знал, что творится в многочисленных советских учреждениях, разбросанных по городу, — торгпредстве, отделении ТАСС, филиале Госбанка и что с работающими там людьми.

Как это ни печально, но худшие опасения вскоре подтвердились. Уже ранним утром эсэсовцы совершили налет на торгпредство. Переломав мебель, они стали ломиться в шифровальную комнату, где закрылся шифровальщик Николай Логачев. Пока выламывали дверь, Николай сумел сжечь и шифры, и важные документы. Разъяренные эсэсовцы избили его до полусмерти и бросили в тюрьму.

В тот день досталось всем — и представителям «Интуриста», и журналистам ТАСС, и сотрудникам филиала Госбанка: их били, морили голодом, шантажировали, склоняли к измене, но никто не дрогнул, никто не согласился обменять советский паспорт на германский. Тяжелее всех пришлось сотруднику военного атташата Аркадию Баранову. Его арестовали, бросили в тюрьму и предложили подписать заявление о предоставлении политического убежища в обмен на признание в том, что работники военного атташата СССР занимались шпионской и подрывной деятельностью. Баранов отказался! Тогда его начали пытать. Не помогло! Заковали в кандалы и бросили в концлагерь. Снова не помогло! Угрожали «снять перчатки», то есть содрать с рук кожу.

— Валяйте, — плюнул им в лицо Баранов. — Я и без кожи буду вас давить на каждом углу.

Тогда его бросили в карцер, надеясь, что упрямый большевик загнется от холода и крыс. Но Аркадий Баранов выжил! И не только выжил, но и добился того, что его вернули на Родину.

Тем временем в посольстве разворачивалась детективно-приключенская история, достойная пера Александра Дюма, Артура Конан Дойла и Агаты Кристи, вместе взятых. Дело в том, что работу глубоко законспирированной антифашистской группы «Красная капелла» курировал заместитель весьма недалекого Кобулова, талантливейший разведчик Александр Короткое.

Как ни трудно в это поверить, но на Лубянку 19-летний Саша Коротков попал, если так можно выразиться, с черного хода. Однажды у чекистов перегорели все лампочки разом, а так как Саша работал электромонтером, его прислали починить проводку. Оказалось, что работы там не на один день, и пока Саша возился с проводами и предохранителями, на спортивного, не лезущего за словом в карман парня положили глаз вербовщики ОГПУ. После соответствующей проверки ему сделали предложение, от которого он не мог отказаться.

Само собой разумеется, для начала его отправили на учебу — и через несколько лет в Иностранном отделе ОГПУ появился сотрудник, который настолько хорошо владел немецким и французским, так блестяще входил в образ европейского бонвивана, что его тут же направили на нелегальную работу сперва во Францию, а потом в Германию. Был в его жизни и настолько мрачный эпизод, что он просто чудом остался жив. Трудно сказать, кто и что наплел на Александра, но взъелся на него сам всесильный Берия.

— Раз ты был за границей, значит, тебя там завербовали, — заявил он Короткову 1 января 1939 года и тут же из органов госбезопасности выгнал.

Это был период кошмарной чистки, это было время, когда не десятки и не сотни, а тысячи чекистов были расстреляны своими же коллегами. Попал под этот топор и Коротков. Но за него заступились товарищи, которые написали наркому письмо, в котором заявили, что ручаются за Короткова и полностью ему доверяют. Видимо, в тот день у Берии было хорошее настроение, и он свое решение отменил — так что топор на голову Александра не опустился.

Как показало время, таким образом Лубянка сохранила ценнейшего сотрудника, который сделал для блага страны много полезного, дорос до генерала и стал одним из руководителей внешней разведки. Все это будет позже, а тогда, в июне 1941-го, Коротков не находил себе места, ломая голову над тем, как вырваться из окруженного эсэсовцами посольства. Ведь с Корсиканцем и Старшиной встречался только он, и вот теперь, с началом войны, самые важные агенты останутся без связи. Значит, информацию им придется передавать по рации, а ее-то у них нет, она стоит в кабинете Короткова и ждет, когда он передаст ее Старшине.

Однажды вечером Коротков поделился своей проблемой с первым секретарем посольства Валентином Бережковым, впоследствии личным переводчиком Сталина. Зная немцев как облупленных, особенно их прижимистость и склонность к накопительству, Бережков предложил сыграть на этом. От этого плана Коротков пришел в восторг, и они начали действовать.

Дело в том, что как раз в эти дни начались переговоры по поводу обмена сотрудников советского и германского посольств. В связи с этим право выезда из здания посольства — но только по строго определенному маршруту и в сопровождении начальника охраны Хейнемана — имел Валентин Бережков. По дороге они болтали о разных пустяках, о новых фильмах, о сортах пива, о погоде. Но рано или поздно в их беседах возникала тема войны. И тогда Хейнеман начинал сокрушаться по поводу судьбы единственного сына, который оканчивал военное училище, а у него, офицера СС Хейнемана, такое скудное жалованье, что нет денег даже на то, чтобы, как это положено по немецким законам, приобрести сыну сапоги, мундир, шинель и другие предметы экипировки.