Школа строгого режима, или Любовь цвета юности - Наталья Штурм

– Не расстраивайся, он выздоровеет! – крикнула я в трубку приятные слова.

– Конечно, выздоровеет, – согласилась Динара. – Он говорит, что как Рахметов: может спать на гвоздях и отказываться от хорошей пищи.

– Не Рахметов, а Базаров, – поправила Викуся.

– Ты что? – возмутилась я. – Вообще на уроках спишь? Или только на актерское мастерство ходишь? Рахметов, а не Базаров!

– Думаешь, после твоего литра уксуса и трех часов сгущенки я тебе поверю? Ты одного отравила, а у меня теперь ремонт надо делать. Поэтому сталагмиты свешиваются, а Базаров спит на гвоздях. И точка!

– Ну и пожалуйста. Темнота необразованная. Так и будешь все жизнь в обмороки падать. – Я пошла в прихожую одеваться. Опять под ноги попалась пустая банка из-под сгущенки. – Пригласи к себе в гости мальчика Рому из параллельного. Он любит футбол – поиграете с ним.

И гордо ушла.

Неблагодарная Вика – манкурт, родства не помнящий…

Математичка начала урок с объявления:

– Через месяц у вас начинаются летние каникулы. Родительский комитет и я решили отправить вас на две недели в речной круиз по Волге.

– Здорово! Отпад! Круто! – раздались возгласы одобрения.

Классу идея понравилась. Многие никуда и никогда дальше Подмосковья не выезжали. Дача на трех сотках, если повезло родиться у зажиточных, а это значит – все лето просидеть возле речки с местными пацанами и малоразвитыми подружками. Из развлечений – сельская дискотека, где малолетки типа нас не котировались. Еще пионерский лагерь, как альтернатива. Но голодно, холодно, и если не заведешь свою компанию – заклюют, как белую ворону.

Особо старательные родители отправляли своих детей на юга. Если «дикарями», то рубль за койко-место, на два рубля в день питание, билет на поезд – плацкарт – сорок рублей (вареные яйца, помидоры, сало, вонь на весь вагон). Такая поездка обходилась в месячную зарплату, но того стоила. Через месяц бабушки с дедушками привозили назад черное от загара и оздоровевшее чадо. Родители были счастливы.

Меня мама отправляла каждое лето в Геленджик или Коктебель. Я всегда ездила вместе с бабушкой – она была родом из Краснодара, здоровой, закаленной и очень ответственной. Про ответственность я запомнила, потому что меня всегда цепляла ее фраза в мой адрес:

– Если с тобой что-нибудь случится, что я скажу твоей матери?

Получалось, моя собственная жизнь ничего не значила. Главное – у бабушки будут неприятности, если не углядит за мной. А что меня не будет – дело десятое. Это сильно занижало мою самооценку, но я молчала. Не умела грамотно сформулировать претензию и потребовать объяснений. Так и ездила на курорты с бабушкой, стараясь послушанием не подставить ее под мамин гнев.

Бабушка неустанно следила за мной и днем и ночью. И каждые пять дней писала маме подробные письма с отчетами – куда ходили, что видели, сколько потрачено. Бухгалтерский отчет занимал большую половину письма, при том, что мама никогда не требовала этих подробностей. Она радовалась, что дочь «отдыхает у моря, а не торчит в пыльной и душной Москве». Эту фразу я тоже запомнила, как слоган рекламы достойного детства. Правда, бабуля чуть подбавляла комплексов фразой типа: «Другие дети не могут отдохнуть у моря, а твоя мать корячится и из последних сил, зарабатывая тебе на отдых». Произносилось это с интонацией: «а ты неблагодарная». Бабушка это не говорила, но я все равно испытывала комплекс вины, что плохо себя веду. Хотя я вела себя очень хорошо. Только однажды бабуля не доглядела за мной, и я вместе с местной братвой обожралась шелковицей, опрысканной от тли ядохимикатами. Мы шагали на обед в ресторан «Волна». Посередине дороги я потеряла сознание и упала бабушке на руки. Тут же сбежались люди и положили меня под платан. Там я и пришла в себя. Первые слова бабушки были:

– Как же ты меня напугала! Я думала, ты умираешь.

«Ну наконец бабушка призналась, что я дорога ей сама по себе!» – подумала я с благодарностью, лежа на ее платке под раскидистым южным деревом.

– Ты меня любишь, ба? – слабым голосом спросила я.

– Да если бы с тобой что-то случилось, мне осталось бы только идти топиться! Твоя мать все равно бы меня со свету сжила!

Тогда я не поняла. Поняла позже. Бабушка стеснялась показывать свои чувства, она была гордой кубанской казачкой, и видимые сантименты были чужды ей. Она доказывала свою огромную любовь ко мне постоянной круглосуточной заботой. Навсегда остались в памяти ее словосочетания; «чтоб не поддувало», «надо форму подрубить», «ах, как в жизни надо все уметь делать самой». При этом самой мне разрешалось разве только кушать, спать и учить пьесы на фортепиано. Даже уроки по математике бабушка делала за меня.

Но однажды каким-то непостижимым образом мама отправила меня не на юга с бабулей, а на месяц в пионерский лагерь. По путевке от ее работы.

Через неделю маму вызвали в пионерлагерь, чтобы она забрала меня. Во время прогулки по лесу я специально отстала от отряда и пошла купаться в лесном пруду. А в пруду жили водяные крысы. Не знаю. Лично я их не видела. Но начальник лагеря сказал, что они там точно есть и мне просто повезло. Мама слезно уговаривала не выгонять меня из лагеря, потому что такие путевки были редкостью и «девать ребенка некуда». Видно, с бабушкой у них случился конфликт, потому что при других обстоятельствах меня никогда бы не отправили в стремный пионерлагерь с водяными крысами на воле.

Круиз по Волге должен был стать моим первым самостоятельным отдыхом. Конечно, за вычетом Совы, которая, судя по всему, намыливалась ехать вместе с нами.

– А ты, Шумская, что радуешься больше всех? – с нелюбовью покачала головой Агриппина Федоровна. – Дай-ка дневник, я напишу, чтобы твоя мама пришла ко мне побеседовать.

Мама доверчиво пришла объединить усилия по моему гармоничному воспитанию. Но Сова подготовила удар в спину – отказалась брать меня в круиз. Так прямо и сказала: «Ваша дочь слишком творческая натура, я не берусь за нее отвечать». Мама обиделась за меня и объяснила, что в творческой школе должны учиться именно творческие натуры. Ибо школа литературно-театральная. А не математическая. На самом деле спор был пустой – просто математичка не любила меня, а мама любила. И ее аргументы оказались сильнее. Сова сломалась, и меня внесли в список.

До отъезда оставалось три недели.

Все ликовали, а Татьяну охватила паника.

– Мухаммед бросит меня за это время! Он такой горячий, а меня не будет целых три недели! – плакала она мне в фартук.

– Ну он как-то ведь жил до тебя? – резонно пожала плечами Викуся.

– Он искал меня. И нашел. А теперь я его бросаю, и он найдет другую! – У Тани был свой взгляд на собственное будущее. Она все всегда додумывала за других и вечно не в свою пользу.

– Встреться с ним спокойно и скажи, что тебя не будет какое-то время. Пусть помучается, и так ему чести много, – настаивала на своем Викуся.