Фридрих Вильгельм I - Вольфганг Фенор

Вслед за париками налогами стали облагать сапоги, башмаки, чулки, равно как и дамские шляпы, а также чепчики. Для покупки кофе, чая и шоколада нужно было получить заверенное разрешение — причем у тех самых французов-налоговиков, поставленных контролировать парики. Даже кареты и повозки были обложены налогами на том основании, что их колеса наносят ущерб мостовым. Для бедных сословий самым тяжелым оказался налог на соль: целый гульден за шеффель[10] соли. Большинству он оказался просто не по карману. Во многих домах мясо стали засаливать в рассоле из-под селедки, и многие тысячи людей серьезно заболели. Все это — результат грабительских налогов Вартенберга. Народ нещадно эксплуатировали, а все же покрыть расходы на содержание берлинского двора не удавалось никогда — к 1706 г. они превышали 30 тысяч талеров в месяц.

Это и стало истинной причиной забавного на первый взгляд инцидента с сожженными в огне камина париками. Здесь начинается новый этап в жизни прусского кронпринца! Фридрих Вильгельм, достигший семнадцати лет, осенью 1705 г. по распоряжению короля назначается членом Государственного совета. И скоро глаза у него не только открылись, но и полезли на лоб: то, что он смутно чувствовал в детстве, что вызывало у него беспричинное отвращение, что он едва ли мог бы внятно описать, сейчас было очень четко осознано. Это была хорошо продуманная система «неряшливости», мотовства, махинаций маленькой придворной клики, социальной банды, жившей за счет народа. «Невинность» его безмятежного детства, сохранявшаяся благодаря всепрощающей материнской любви, упала с его плеч, подобно теплому плащу. Фридрих Вильгельм «прозрел». Отныне и до того самого дня, как он станет королем, государственное и социальное устройство Пруссии будет приковывать колючий, придирчивый взгляд наследника трона.

У августейшего отца и его советников ноги подкосились, когда они получили в конце 1705 г. первое письменное заключение Фридриха Вильгельма, уже ставшего командиром пехотного полка: прусскому государству необходима куда большая регулярная армия, чем нынешняя. Но придворная камарилья быстро успокоилась, решив, что молодой человек дурачится. Всем было известно, как упрям он во время своих игр в солдатики. Ничего, эту причуду кронпринца можно пережить. Вывод оказался ошибочным. Потому что Фридрих Вильгельм, затронув вопрос о содержании регулярной армии, схватил финансовую суть государства, то есть «nervus rerum»[11] политических и социальных структур Пруссии. И камарилья, слава Богу, этого не поняла.

Нельзя с уверенностью сказать, что с 1705 по 1710 г. Фридрих Вильгельм специально прикидывался этаким туповатым солдафоном, дабы не спугнуть Вартенберга и его клику и, соответственно, отвести от себя подозрения. Возможно, его знания в области государственной экономики были недостаточными и нуждались в солидном пополнении. Как бы то ни было, держался он крайне скрытно, и никто в Берлине не мог даже представить, какая ярость кипела в душе Фридриха Вильгельма по поводу дворцовых событий: он никогда не выходил за рамки своего лояльного, уважительного отношения к отцу и королю. Авторитет главы семьи и государства был для него священным и неприкосновенным. Многолетняя последовательность Фридриха Вильгельма в этом вопросе просто поразительна и еще не оценена по достоинству. Обуздывать свой бурный темперамент, стиснув зубы, дожидаться лучших времен, а до тех пор разыгрывать роль послушного сына и престолонаследника — для этого понадобились чрезвычайно крепкие нервы. (Мы не должны забывать об этой драме — она объясняет, почему двадцать лет спустя этот человек не нашел в себе и крупицы сочувствия к кронпринцу Фридриху, когда тот взбунтовался и попробовал разыграть из себя «восходящее солнце».)

Через год после смерти Софьи Шарлотты, летом 1706 г., Фридрих I сосватал своему сыну принцессу Софью Доротею, дочь курфюрста Георга Ганноверского. Брак являлся целиком политической акцией, поскольку уже выяснилось, что скоро Георг может стать королем Англии, Шотландии и Ирландии (это действительно произошло в 1714 г.). В самом деле, семейные связи Берлина с Ганновером и Лондоном сулили молодому прусскому королевству исключительные выгоды. Ни о какой «любви» при этом не могло быть и речи. В сущности, Фридрих Вильгельм ничего не знал о своей будущей жене. Она была на год старше его, довольно высокая и статная шатенка с голубыми глазами. Софью Доротею отличала придворная светскость, она значительно превосходила будущего супруга изысканностью манер, ходила с высоко задранным носом и вряд ли согласилась бы на брак с неотесанным берлинским принцем, если бы это событие не сулило ей королевскую корону.

В июне в Ганновере состоялось обручение. Молодые относились друг к другу довольно прохладно. Затем Фридрих Вильгельм уехал в Нидерланды, где союзники сражались с французами — война за испанское наследство продолжалась. Прусский кронпринц стал свидетелем завоевания крепости Менин войсками под командованием английского герцога Мальборо, не доложив ему, что примечательно, о своем присутствии на поле боя.

Между тем в Ганновере была завершена прокурация брака (вместо Фридриха Вильгельма выступал его полномочный представитель). 27 ноября, когда новоиспеченную кронпринцессу Софью Доротею торжественно доставили в Берлин, Фридрих Вильгельм в офицерской форме был на месте. На следующий день официальное бракосочетание 19-летней невесты и 18-летнего жениха состоялось в церкви при берлинском дворце.

Вечером Фридрих Вильгельм без долгих церемоний и особых нежностей взял свою юную жену штурмом — так, будто он все еще был при Менине и перед ним стояла задача водрузить знамя победы. И все с этим браком, с ближайшими 34 годами жизни, стало ясно. Nolens volens Софье Доротее пришлось привыкать к тому, что Фридрих Вильгельм видел в ней прежде всего мать своих будущих детей, что над выполнением этого задания он в течение десятилетий будет планомерно трудиться сам и заставит работать ее. Тогда же в ее душе утвердился и внутренний протест, чувство глубокого превосходства над грубым, воинственным, совершенно бесчувственным супругом, врывающимся в ее спальню, бесцеремонно называющим ее «Фикхен» и любившим ее долго и весело, так, как это принято у простолюдинов. Ее раздражал даже запах мыла, исходивший от чистоплотного мужа.

Когда Фридрих Вильгельм не присутствовал на еженедельных заседаниях Государственного совета или не спешил к своей молодой жене, через двенадцать месяцев после свадьбы подарившей ему маленького принца (умершего уже через год), он находился в своем охотничьем замке Вустерхаузене. Это поместье все больше становилось своеобразным эмбрионом прусского «контргосударства».

Именно там, неизменно подчеркивают историки, в Вустерхаузене, кронпринц предавался сомнительным играм не то в солдатики, не то в солдаты. К 1711 г. бывшая «кадетская рота», рьяно вымуштрованная маленьким Фридрихом Вильгельмом, достигла численности и мощи батальона. Произошло так потому, что к военным играм были приговорены все молодые слуги Вустерхаузена и батраки в его окрестностях. Но это только одна сторона медали. Наряду с играми молодой человек из Вустерхаузена создал здесь подлинно образцовое крестьянское хозяйство и в полном объеме изучил тогдашнюю «экономию», мельчайшие детали усадебного и домашнего хозяйства, тем самым постигая основы национальной экономики.