Сады Рэддхема - Лана Фиселлис

Не помню, сколько бежала. Явно прошёл не один час. Учитель был бы доволен моими физическими навыками: когда в спину дышит смерть, не то что бежать будешь – летать научишься.

Не знаю, смогла ли оторваться от преследователей. Сжимаю ткань тёмных брюк, впиваясь ногтями в кожу, издаю приглушённый стон. Сил бежать дальше нет.

Тяжело. Невыносимо. От физической боли, от душевной.

Слёзы обжигают глаза. Струятся, капая с подбородка на подмёрзшую землю. Лопатку едва колет – словно в утешение. В голове крутится только одна мысль: «Он предал нас всех». Это не даёт мне покоя. Я просто не могу поверить, что он подчинился ЕЙ. Такой своенравный, свободолюбивый – он бы ни за что не встал перед ней на колени. Хочется закричать во весь голос от досады, но я мычу, прижимаясь губами к коже ладони.

Есть ли смысл бороться, если мы всё равно проиграем? Она убьёт нас. Она не даст нам жить.

Отдышавшись, отталкиваюсь локтем от дерева. Нельзя поддаваться панике. Если я буду просто стоять посреди леса и рыдать, рано или поздно меня поймают. Найдут и приведут к ней.

Свободной рукой вытираю мокрые дорожки со щёк. Поглубже вдыхаю, задирая голову. Вдох больше походит на жалобный всхлип.

На дворе осень. Листья пожелтели, некоторые уже опали, а холод становится всё ощутимее. Меня начинает знобить. Из-за того, что меня ранили? Или виноват прохладный воздух? Шагаю вперёд, и больная нога подгибается. Успеваю выставить руки перед собой, чтобы не грохнуться лицом прямо в листья и ветки.

«Смогу ли я встать?»

Упираюсь коленом здоровой ноги в землю и тихо шиплю – слишком неудачно приземлилась на локоть. Пытаюсь подняться, но тщетно: боль режет изнутри лезвиями. Медленно заваливаюсь на бок, а затем перекатываюсь на спину. Любая попытка встать обернётся неудачей. И всё равно, что моя одежда становится совсем грязной; и всё равно, что в растрёпанных волосах застревают листья.

– Земля холодная. Будь я на твоём месте, не валялся бы так – простудишься.

– Пошёл к чёрту, – говорю я, поворачивая голову в сторону голоса.

Он стоит в своём чёрном плаще, что колышется от малейшего дуновения ветра. Полы этой «тряпки» расходятся в стороны, как только он складывает руки на груди. Пуговицы камзола поблёскивают золотом. На солнце они всегда слепят и жутко этим раздражают. Хочется сорвать их к чёртовой матери.

– Ты злишься?

– Злюсь?! – Мой голос срывается на истерический смех. – Ты продажная шлюха. Предатель! Ты слеп, раз не видишь, что Она творит.

Со злости ударяю ладонью по земле. Нужно встать, чтобы он не смотрел на меня свысока, но при очередной попытке я терплю фиаско, падая и болезненно кряхтя.

– Тебе достаточно согласиться на Её условия. – Поднимаю голову и замечаю, что он уже стоит рядом и протягивает руку, предлагая помощь.

Игнорирую этот жест и отползаю подальше, лишь бы он не приближался. Из-под капюшона слышатся тихое цоканье и раздражённый вздох. Мне хочется хорошенько пнуть его в колено, чтобы он упал. Чтобы его прекрасное лицо, скрытое тёмной тканью, исказилось от боли, а изо рта вырвался стон – точно такой же, какой вырывается у меня каждый раз, стоит мне пошевелить ногой. Хочется, чтобы между его бровями пролегла глубокая складка сожаления.

Левую лопатку жжёт. Он злится.

– Прекрати. Ты знаешь, что я чувствую все твои эмоции и желания. И сейчас ты хочешь хорошенько приложить меня лицом о тот камень за моей спиной. – Мужчина качает головой – в другой ситуации я бы даже улыбнулась. – Не принимай на свой счёт, Селена. Если я этого не сделаю, Она всё разрушит.

– Строишь из себя героя? Знаешь, кто ты на самом деле под всеми этими масками благородства? Сукин сын.

Я не вижу, но понимаю, что он поджимает губы. В прошлом за такое я могла бы получить в ответ лишь строгий взгляд. Но разве сейчас мои слова имеют значение?

Он лениво поднимает руку и отворачивается от меня. Лошади с золотыми глазами превращают всё вокруг в вихрь из теней. Я успеваю закрыть лицо руками, как тьма сжимается и проникает в лёгкие.

Больше я не чувствую боли. Я вообще ничего не чувствую.

* * *

Журчание воды – самая прекрасная из мелодий. Я давно не чувствовала себя такой умиротворённой. Вставая утром на работу и приходя вечером домой, я сталкивалась с пустотой. Меня словно что-то душило изнутри, а мысли о том, что я здесь чужая, последние два года появлялись всё чаще. Постоянно болела голова, и потому я могла только спать и видеть не связанные друг с другом картинки. А здесь я будто абстрагировалась от мира. Больше ничего не имеет значения: ни погода, ни шум, ни сны.

Опускаю ладони в ручей. Утром я начала чувствовать холод как нормальный человек. Он приятно покалывает пальцы, пробирается под кожу, любовно поглаживая, покусывая. Когда я очнулась здесь, то ощущала себя призраком, но сейчас… Я как будто ожила.

Мы перешли границу, и теперь, по словам Элиота, остаётся совсем немного – хотя он говорит это на протяжении всего нашего пути. Здесь куда теплее, чем на Севере, пускай и недостаточно, чтобы я могла скинуть с себя камзол. Королева Зима всё ещё борется с принцессой Весной за свои права. Но солнце уже светит так ярко, что приходится щуриться.

Закрываю глаза и пытаюсь представить красоту леса, когда раскроются листочки, распустятся цветы, а из норок выползут животные.

Почти всё время мы едем верхом, и я неотрывно смотрю вверх: на чистое голубое небо и перелетающих с ветки на ветку птиц. Агата тихо посмеивается над моим восхищённым выражением лица, но не говорит ничего против. Кажется, тот случай в лесу забылся – к девушке вернулись прежние весёлость и говорливость.

– Что тебе приснилось сегодня? – Она присаживается около меня на корточки, ополаскивая в ручье ладони. – Сейчас важен каждый из твоих снов. Может, они разбудят твою память. – Агата стряхивает капли с рук.

– Не знаю. В этот раз сон отличается от других. Я будто и не спала вовсе. Чувствовала боль в ногах, шероховатость деревьев, усталость. Да и сами по себе сны обычно куда светлее. Я то среди густых деревьев и беседок, то брожу по какому-то саду, лабиринту. А этот сон… был мрачным. Больше похож на кошмар. – Обхватываю колени, кладу на них подбородок. – Я бежала по лесу. Раненая. Меня нашёл мужчина. Я не видела его лица, глаз и прочего. Но его голос, – прикрываю веки, слыша мягкий баритон, плотно засевший в голове, – был очень приятный. Он вскинул