Тенор (не) моей мечты - Тереза Тур

— Послушай, Артур… — Я поздравила себя с тем, что голос мой звучал ровно и даже слегка дружелюбно. Ну, как рекомендовано разговаривать с пьяными или неадекватными, если уж приходится. — Ты пришел в мой дом, не спрося. Ты… поправляйся, сделай милость. А потом отправляйся к себе.

— Ты меня выставляешь? — злость в его тоне сменилась растерянностью. Но мне уже было все равно.

— Ни в коем случае, — так же приветливо и спокойно ответила я. — Лечись, приходи в себя. А потом давай вернем все по местам.

Пауза. Длинная-длинная. Потом хриплое:

— А пока я буду лечиться, где будешь ты?

— А вот это, мой дорогой, — я позволила себе горько улыбнуться, все равно он не видит, — тебя совершенно не касается.

Если судьба подбросила тебе лимон, подумай:

Где достать текилу и славно повеселиться.

(С)

А еще особенно хорошо, если у тебя есть друзья,

которые помогут тебе в этом!

Артур

Ну, конечно же, они проспали!

Он вообще с удовольствием отвык просыпаться в рань практически сразу после школы, благо в консерватории с пониманием относились к тому, что ранний подъем для вокалиста — смерть. Да и по жизни жаворонком он не был. Зомби, совершенно не спящим, если прилетал дедлайн — приходилось, а вот так, чтобы в семь утра? Брррр. Гадость какая.

— Катя-а!!! Да блин!

И вот сейчас, бегая по квартире, пытаясь поднять Катю, с которой они угомонились за полночь, он пытался понять: а как это возможно-то? В принципе?

— Да встаю я!

— А со стороны кажется, что ты — спишь!

— У тебя голосовой покой, папа.

— Катя!

А голосок такой у дочери — спокойно-сонно-ленивый. Даже не делает вид, что куда-то торопится. Что делать, а?! Завтрак… гори-ит. Да…

С вечера они разругались, когда дочь показала ему смску от мамы и спросила совершенно ледяным тоном, что он еще успел натворить. Он моргал и в очередной раз пытался понять: да что не так? И остро жалел, что парни пришли его проведать так невовремя. Что-то важное, жизненно важное осталось недосказанным. Как жаль.

— Кстати, ты в курсе, что мама твоих коллег терпеть не может? — спросила у него дочь.

Вчера. Когда они сидели за роялем, после всех его ингаляций. И даже молока с горьким медом, которые он покорно выпил, хотя ненавидел смертельно.

В ответ на слова дочери он смог лишь обалдело запустит пятерню в и так растрепанную прическу. Никогда ему это и в голову не приходило. Да не могло это быть правдой!

— Ты что-то путаешь, дочь, — ответил он тогда. — Мы учились вместе. И были не разлей вода. Вчетвером, правда. Сергей же старше, выпустился намного раньше нас.

Ироничный хмык был ему ответом.

Потом была ночь. Заснуть он не мог, вертелся и вертелся. Додумался — позвонил Ане и… нет, лучше не вспоминать, как по-дурацки он себя повел. Приревновал. Зверски, до срыва шифера. Почему-то, едва услышал ее голос — показалось, что она не одна. С мужчиной. С этим ее Владленом, козлом, бабником и прыщом на ровном месте. Слепому же видно, как худрук на нее смотрит! Наверняка…

Невольно представилось, как Аня запрокидывает голову, ее черные волосы волнами рассыпаются по плечам, как в нее впиваются чужие губы… Мужской стон, ее — в ответ…

Дурак. Знает же, что ревности она не переносит. Как и он сам.

И вот он мечется по дому, собирает ребенка в школу. Первый раз в жизни. Вот уж первый блин комом. И на кухню не зайти. Вот как-то же ему удавалось готовить завтрак себе. Ну, хотя бы хлеб в тостере поджаривать. А тут…

— Пап, ты что сделал-то?

— Яичницу, — просипел он.

— Там же блины были.

— Ну…

Он растерянно дергает себя за челку, все время падающую на глаза. Блины. Были. А он забыл.

Катя смеется. Весело, заливисто. А потом лукаво смотрит на него.

— И кто получает премию «Отец года»? Восемь штук разом, всем квартетом. Хорошо, что мама печет всегда много. А ваш Иван вас с выпечкой останавливает. Потому что осталась бы иначе бедная девочка голодноооой.

— Катя, ты бы поторапливалась, — морщится Артур. Ну, облажался слегка, с кем не бывает. Нечего над ним тут ржать, он же старался. Для нее. — Бедная девочка.

— Ой, пап, да мне уже поздно поторапливаться. Давай… это… — у Кати делаются подозрительно честные глаза.

— Что — это? — пытается он рычать, но шепотом выходит неубедительно.

— Ну… — В честных глазах дочери светится мысль: что бы такое соврать. — Мама же сказала за тобой присмотреть. Тебе вон надо ингаляции делать. И лекарства выдать. И полоскание.

Он качает головой, признавая высокое качество отмазки, и смеется:

— Мама меня убьет.

— Ну, она точно не разозлится сильнее, чем за твой ночной звонок, так что…

— Ты подслушивала? — ему снова становится стыдно, даже уши горят.

Как-то он не подумал, что его неудачный дебют в роли Отелло может оказаться публичным.

— Я? — возмущенно переспрашивает Катя, но тут же усмехается и смотрит на него нахально-нахально, в точности как он сам когда-то. — Да. А ты просто орал.

— Не может быть, — сдается он.

Катя признает его поражение, достает из холодильника блинчики и снова идет в атаку.

— А вот скажи, папа. — Тарелка отправляется в микроволновку, изящная музыкальная ручка упирается в бок. Теперь уже вылитая Аня. Помнится, на втором курсе она им троим на втором курсе такие разборки за свой конспект учинила: дала списать, а они его забыли в аудитории.

— Что, дочь? — спрашивает он, не в силах скрыть мечтательную улыбку.

Боже. Какая она тогда была! А стала! Как он вообще прожил этот чертов год без нее? Загадка природы.

— А вот что наша мама любит больше всего?

— Тебя.

— Это понятно. А вообще. Ну, если б ты ее радовал, кроме как звонками, то… чем?

— Эм-м… — к такой каверзе он как-то готов не был.

— Ага, — кивнула она с интонациями «диагноз ясен».

Ехидночка маленькая. Зелененькая еще. Пустила парфянскую стрелу, и отправилась заводить ему аппарат для ингаляций и всячески спасать. А он, озадаченный ее вопросом, и думать забыл про такие приземленные материи, как школа, а пытался ответить на ее вопрос: что же любит Аня? Кроме своей дочери и своей оперетты. Хотелось бы, как раньше, с полной убежденностью сказать: меня. Но… Вера в постоянство чуда рассыпалась, когда он приехал с гастролей, зашел в пустую квартиру и увидел в коридоре свои чемоданы. И записку: «Прощай. На развод я уже подала. В суд не приходи. Не хочу тебя видеть никогда больше».