Фейки: коммуникация, смыслы, ответственность - Сурен Золян

Ч.У. Моррис был не так уж далек от истины, когда утверждал, что «понятие знака может оказаться таким же фундаментальным для науки о человеке, как понятие атома для физики, химии, а понятие клетки для биологии» [Morris 1938: 42]. Эта роль знака заключается в его посредующей роли в освоении и осмыслении человеком действительности: «детерминация со стороны смыслов и значений… составляет специфическую детерминацию человеческого бытия» [Какабадзе 1985: 300]. Знаковые механизмы, средства и детерминации познания и осмысления являются выражением и результатом конкретной динамики социальных и личностных факторов развития человеческого познания и опыта.

Поэтому простое различение в знаковой структуре означающего и означаемого – а именно на этом останавливаются адепты постмодернизма – при всей своей эвристичности, нуждается в дальнейшей детализации и уточнении.

Ранее Г. Фреге, Б. Паскаля, Ф. де Соссюра, В. Гумбольдта, Г.Г. Шпета, П.А. Флоренского, А.Н. Леонтьева и других относительно содержания смысловой структуры и уровней осмысления [Тульчинский 2018a; Тульчинский 2019с]. Исходным является различение в любом элементе культуры, рассматриваемом как знак, двух сторон: означаемого, то есть содержания той деятельности, того опыта, с которым связан и к которому отсылает данный знак, а также означающего – собственно материальной формы знака, с помощью которой он выполняет свою знаковую функцию. Такой формой может быть материал, из которого изготовлен предмет, пятна краски, звук, телодвижения, электромагнитная запись и т. д.

В структуре означаемого, в свою очередь, можно вычленить два основных компонента: во-первых, социальное значение – собственно социально-культурную программу, некий культурный инвариант, и во-вторых, личностный смысл, значение этого социального значения для конкретной личности. Соотношение материальной формы знака, социального значения и личностного смысла подобно соотношению в двух треугольниках, образованных от пересечения двух прямых (Рис. 1).

Рис. 1. Соотношение материальной формы, социального значения и личностного смысла

Эти два треугольника имеют общую вершину и общий угол при этой вершине. Все остальное – конфигурация, площадь и т. д. у этих треугольников могут быть самыми разными. Личностный смысл подобен этим треугольникам. Люди общаются ради смыслов. Но возможно это только при двух условиях: наличии материальной формы знака (общей вершины) и инварианта социального осмысления – социального значения (общей величины угла при общей вершине). Например, слово «лето» у каждого вызовет свой поток ассоциаций (личностный смысл): у кого-то это будет отдых на море, у кого-то – лес, грибы, ягоды, а у кого-то – огород, огород, огород… Но все понимают, что речь идет о некоем словарном инварианте социального значения, самом теплом времени года в северном полушарии.

В социальном значении можно вычленить также два аспекта: предметное значение – предметное содержание опыта, и функциональное социальное значение – собственно технологическое содержание программы деятельности. В принципе, различение предметного и функционального социального значения соответствует различению объема и содержания понятия – эти логические характеристики являются точным концептуальным выражением данного различения. В общем случае, предметное социальное значение может быть собственным, отсылать к материальной форме знака (например, стол имеет самого себя в качестве предметного значения), и несобственным (например, слово «стол»). Языковые знаки в своем обычном употреблении имеют несобственные предметные значения. В личностном смысле также можно вычленить два аспекта: оценочное отношение личности к данному значению и переживание этого отношения, непосредственный опыт ощущений и восприятий.

Смысловое содержание социального опыта предстает, таким образом, как целостная система, элементы которой – материальная форма знака, социальное значение (включающее предметное и смысловое значения) и личностный смысл (включаяоценочно-эмоциональное отношение и переживание) суть уровни осмысления. Прохождение компонентов смысловой структуры от материальной формы (ее идентификации в восприятии) через социальное значение вплоть до глубин личностного смысла предстает как поэтапное погружение в смысловое содержание опыта. Обратное прохождение этих уровней дает представление о поэтапном воплощении, опредмечивании и объективации социального опыта.

Центральную, опосредующую роль в смысловой структуре и в осмыслении играет функциональное социальное значение, определяемое содержанием социально-культурных практик. Однако источником, первичной средой осмысления является личностный смысл с его оценочно-эмоциональным содержанием.

Вне человека, наделенного сознанием, смыслы не существуют. Именно личностные переживания, их эмоционально-оценочная окраска – первичная среда смыслообразования и осмысления [Анкерсмит 2003; Анкерсмит, 2014]. Р. Инглхарт подчеркивает, что эмоции первичны по отношению к рационально-когнитивным факторам, которые суть поздняя рационализация эмоционально окрашенных переживаний и реакций [Инглхарт 2018].

Поэтому для социальной семиотики учет именно всей полноты компонентов смыслового содержания опыта важен и при анализе эффективности социальной коммуникации, особенностей осмысления действительности в научном познании и в искусстве, политической деятельности и юриспруденции, различных форм религиозности. Смысловая структура предстает как бы направленной вглубь ее содержания, выражая соотношение социального и индивидуального в динамике реализации опредмеченного социального опыта и осмысления. Очевидны и источники трудностей некоторых концепций и подходов, связанные с абсолютизацией акцента на отдельных компонентах смысловой структуры. Если общесемиотические и аналитические построения связаны с акцентированием материальной формы и предметных значений, то феноменология и герменевтика в духе философии жизни акцентуируют роль неповторимых феноменов индивидуального сознания. Обе крайности совпадают в главном – они в частностях ищут целое, тогда как конкретное живое осмысление предполагает актуализацию полной смысловой структуры опыта. Такой подход можно обозначить как «глубокую семиотику» («deep semiotics»), которая представляется перспективным в анализе современной социальной коммуникации и природы фейков – в частности.

Ранее на материале динамики исторической памяти была выработана ценностно-нормативная модель паттернов смыслообразующей наррации [Тульчинский 2018b].

Неоднократно многие исследователями обращали внимание на то, что набор механизмов наррации ограничен и поддается систематизации. Примечательно, что такие систематизации оказываются универсальными для смыслообразования, практически, в любых сферах социально-культурной деятельности. Так, выявленные В.Я. Проппом на материале афанасьевского корпуса русских сказок чуть больше 30 элементов сюжетосложения (названных им «функциями») [Пропп 1998], оказались релевантными для моделирования искусственного интеллекта. Традиционные жанры эпоса были применены В. Цымбурским для описания специфики культурно-цивилизационных идентичностей [Цымбурский 2011]. А классические приемы риторики позволили Д. Макклоски выявить и описать механизмы развития экономической теории [Макклоски 2015]. Обобщение этого круга идей позволяет выявить некий экстракт – своеобразное пространство смыслообразования (см. Рис. 2). Важно подчеркнуть, что модель представлена не в виде диаграммы, а именно пространства, определяемого двумя осями, это пространство задающими, что позволяет квалифицировать сюжетосложение нарративов, прослеживать его динамику.