По следам тунгусской катастрофы - Николай Владимирович Васильев

— Вы достаточно рано стали играть роли стариков. По-моему, вас даже чересчур эксплуатировали в этом амплуа, как и Милляра.

— Это не удивительно. Это особенность характерного актера. Была такая Мария Михайловна Блюменталь-Тамарина. Она с самого начала играла старух и играла блистательно. Тут надо сказать, что вероятно сейчас в России не найдется человека, который мог бы сказать, что участвовал в одном спектакле с такими людьми, как Блюменталь-Тамарина, Николай Мариусович Радин, Борис Самойлович Борисов. А я участвовал. Плятт играл там какого-то пижона, а я играл маленькую роль клерка. Это было в помещении мюзик-холла где-то недели две. Игрался спектакль «Хорошо сшитый фрак» — любимая пьеса Радина, его конек.

Характерный актер играет все, что ему подходит по амплуа. Вся задача артиста создать этот образ, а не просто присутствовать на экране. Правда, некоторые могут работать и со своим лицом, со своей фактурой в самых разных фильмах, но эти актеры способны перевоплощаться внутренне. Другие больше нажимают на грим. И вот мне приходилось и попугая играть, и разбойника, и водяного…

— Честно говоря, мне было как-то странно слышать, что вас узнают на улице по этим ролям. За таким слоем грима и в таких костюмах вас трудно разглядеть.

— Да, это странно. На Водокрута меня гримировали долго. Это надо было втереть грим так, чтобы он не отличался от цвета лица, нос наклеить, бороду длинную, и чтобы все волосики естественно располагались — это часа два продолжалось. Так что приходилось садиться на грим задолго до остальных. А после съемки — задерживаться. Миша Кузнецов снял усы и ушел, а мне разгримировываться еще часа два.

Кстати, Водокрута должен был играть Сергей Мартинсон, но он почему-то не мог, и пришлось сниматься мне. И я играл так, как видел этот образ сам. Мартинсон ушел бы, наверное, в эксцентрику.

— А по голосу вас не узнают?

— Как ни странно, узнают. Был такой случай в одной из концертных поездок. Где-то на стадионе, в сумерки, нас осветили прожекторами, и вдруг с трибуны я слышу женский голос: «А я его знаю с детства!» Я думаю, кто это, откуда меня знает? Как потом выяснилось, эта зрительница еще будучи в деревне слышала меня по репродуктору.

— Анатолий Львович, а кем была ваша жена?

— Жена моя, Раиса Ефимовна Эльперт-Гальперин, родом из Одессы. Лет в двенадцать-тринадцать она приехала в Москву. Ее отец, инженер-электрик, получал образование во Франции, занимался здесь в тресте противопожарного оборудования «Спринклер». После его смерти она решила продолжать профессию отца, окончила противопожарный техникум и занималась проектированием оборудования. Мы поженились, в 1936 году у нас родился сын. Мы старались, чтобы он не пошел в театр, так оно и получилось. Он окончил архитектурный институт, и сейчас руководит мастерской в «Моспроекте».

Жена жила на улице Мархлевского, которая раньше называлась Милютинским переулком. Это был двор Польского костела. Окружающие строения сплошь занимали польские товарищи, которые там жили и работали. Мы втроем занимали девятиметровую комнату. Это продолжалось до тех пор, пока я не вступил в кооператив от Театра Маяковского — совместно с Театром киноактера строился дом на улице Черняховского. Но нужно было платить вступительные взносы, членские взносы… А где взять деньги? В это время я уже начал сниматься, и мне предложили перейти в штат студии Горького, что я и сделал. И считаю, что правильно.

— Ваша жена принимала участие в вашем творчестве?

— Нет, никакого. Я даже больше скажу: она почти никогда не давала оценки тому, что я делал на сцене или на экране. Помню такой момент: где-то шел «Юбилей» Чехова, и Хирина играл Топорков. А в Театре Маяковского я играл Хирина. Так когда она посмотрела, то сказала: «Ну и что? Толя так же играл».

Она совершенно не годящаяся для искусства женщина. Она даже никогда не улыбалась. Но была порядочным человеком, честным. К ней всегда хорошо относилось начальство, так как работником она была замечательным.

Я вообще никогда никого не спрашивал о своем творчестве, а мне не говорили. Поэтому я не знаю, как к моим работам относились родственники, друзья.

— Вы ведете своеобразный образ жизни. И коллеги говорят о вас, как о замкнутом, скрытном человеке, не входившем ни в какие компании, что никогда вы не были замечены ни в каких скандалах, а спорили только с режиссерами. Это так?

— Да и с режиссерами я не очень-то спорил. У них своя работа, у меня своя. Задача в том, чтобы исполнить роль так, как ты чувствуешь. И все. А компаний я особо никаких и не помню. Мы жили в трудное время и в театральном, и в государственном смысле. Всегда было нелегко материально. Мы увлеченно занимались профессией.

— А как так получилось, что вы не имеете никакого звания?

— Наверное, в силу моего характера. Я никогда не предпринимал для этого никаких шагов, действий, а само ничего не приходит. Меня это не интересовало, не волновало, не беспокоило. Не говоря о том, что когда начались все эти награждения, раздача званий, я встретил известного деятеля Художественного театра Владимира Александровича Попова. Он передал мне слова Станиславского, его реакцию на все это: «Ну, искусство кончилось».

В детстве Тамара Носова не попадала в нелепые ситуации, не веселила одноклассников и вообще не была смешной. Она была прилежной девочкой-отличницей, гордостью класса и председателем совета отряда. Тамара родилась в семье высокопоставленного ответственного работника, и не было никаких предпосылок, что эта стройная, худенькая девочка станет одной из самых ярких комедийных киноактрис.

В школу ее отдали пяти лет от роду. Отец последовал лозунгу «Даешь кадры!» и решил, что его дочь должна стать «кадром» как можно скорее. Долго уговаривали директора школы принять такую малышку. В конце концов, отец подключил свои связи, и Тамара стала ученицей. В первый класс она пришла в обнимку с куклой. «Тамарочка, давай зайдем в мою комнатку, и ты там свою куколку оставишь, — предложила учительница. — А когда пойдешь домой, возьмешь». На это девочка ответила довольно разумно: «Нет, она тоже пришла учиться». Учительница была крайне удивлена, что пятилетний ребенок так логически рассуждает, и ей ничего не оставалось, как согласиться.

Еще удивительнее, что, по словам Тамары Макаровны, в классе никто ни над кем не смеялся. Все детки были очень серьезными, сосредоточенно слушали педагога и зарисовывали в тетрадки палочки-крючочки. А сама Тамара при этом повторяла задания учительницы своей кукле.